Руда - стр. 22
– Сунгуров!.. Проснись, эй!..
Голова Егора поднялась, обвела мутными глазами фигуру шихтмейстера в одном белье и опять упала на лавку.
– Эк, спит как! Сунгуров!! Пожар! Разбойники пришли! Вставай, вставай!
– Что случилось, Сергей Иваныч? Где пожар?
– Да пожара, пожалуй, нету. Ты скажи отгадку; а то заснуть не могу.
– Какую отгадку?
– Ну, сам загадал: что выше лошади, ниже собаки?
– А… Седло это, Сергей Ива…
Не договорив, Егор повалился на лавку и захрапел.
Манси
Лошади везли отлично: накануне прошел грозовой дождь, – дорога была и не пыльная и не грязная. Ярцов с Мосоловым в крытой повозке, запряженной четверкой лошадей, ехали на реку Баранчу. Там на вновь обысканном месте Демидовы закладывали чугуноплавильный завод.
На второй день пути были в Невьянском заводе, одном из самых старых на Урале. Здесь стояла семибашенная крепость. За стенами ее виднелись демидовский дворец и отдельная высокая наблюдательная башня, которую возвел Акинфий десять лет назад, в 1725 году.
В Невьянске ночевали, а на третий день добрались до Нижнего Тагила с его знаменитой невиданно длинной плотиной. Под высокой рудной горой работали две домны. Нижнетагильский завод славился качеством железа. Демидовская марка на железе – «старый соболь» – хорошо была известна даже за границей. А всё дело в руде горы Высокой: уж очень она чистая и богатая, такой другой по всем горам Каменного Пояса больше неизвестно.
Повозку здесь оставили, дальше поехали верхом. Торная дорога осталась только до Выйского медеплавильного заводика, а там, кроме троп, и проезду никакого не было.
– Лес темней – бес сильней! – смеялся Мосолов, плотно усевшись в седле. – Не боишься, Сергей Иваныч?
Страшнее беса оказались комары. Поющей серой тучей поднимались с травы, жгли укусами, мешали смотреть и дышать. Всадники завязали шеи и лица тряпками, туго перетянули рукава над кистями рук – и всё-таки непрерывно били себя по всему телу: всюду залезали тонкоголосые кусачие твари.
Погода установилась жаркая, безветренная. Мотаться в седле целый день было тяжело. Да и кони выбились из сил, спотыкались, беспрестанно дрожали потной кожей, сгоняя комаров. Еще больше донимали их овода. Уже текли по шерсти струйки крови.
Особенно трудно стало ехать, когда Мосолов засомневался в дороге. Такую муку еще можно терпеть, когда знаешь, что каждый шаг приближает тебя к цели. А сейчас нитка-тропа, которая вела путников в лесу, затерялась в высокой, буйной траве.
– Слева, поди, уж Баранча вьется, – гадал Мосолов. – Едем-то верно, да без тропы как раз в непроезжую урему[5] угодим.
Кругом стеной поднимались высокие бородатые ели, румяные сосны, кружевные осины, рябина в белом цвету, сизый колючий можжевельник. Дальше лес чернел и сгущался еще больше. И птичьего щебета не слышно, – только вдали верещала кошкой иволга.
– Самые здесь медвежьи места, – сказал Ярцов и вздрогнул. – Что это мы ни одного медведя не повстречали?
– Медведи тут хозяева, верно. Как, поди, не повстречали? Да ведь он не покажется. И сейчас, может, за всяко-просто глядит на нас из-за дерева. Поглядит и уйдет – ни одна веточка не хрустнет.
– Гляди, Мосолов.
Шихтмейстер, побледнев, показывал в глубь леса.
– Что там? Не вижу.
– Теперь нету. Мне показалось. Медведь. На задних лапах.
– Ну, пусть его.