Руда - стр. 2
Тут только понял Егорушка, как долго ему еще идти. Ведь Екатеринбургская крепость там, за самыми дальними горами – теми, что синеют.
Егорушка сполз с камня в колючую траву и заплакал.
«Поганые» лепешки
Маремьяна утром сходила в крепость, взяла на базаре баранины на три копейки.
Сегодня Маремьянин черед кормить пастуха. Пастух – человек мирской: каждый день у новой хозяйки обедает. И уж как ни бедна хозяйка, хоть из последнего вылезет, а накормит пастуха вдоволь. Знает, что плохой обед скажется на боках ее же буренки. Пастух, поди, и коров так помнит: эта вот с того двора, где масляными шаньгами потчевали, а эта – с того, где оставили впроголодь. Припомнит пастух худую еду – и с водопоя буренку не вовремя сгонит, не дождется, чтоб напилась, или от бодливой коровенки спасти не поторопится.
Ходит от печи к столу Маремьяна, подкладывает пастуху. Того уж в пот ударило. Съел щи с бараниной, съел пирог с соленой рыбой. Груздей с квасом поел всласть и от ярушников не отказывается. Маремьяна их все на стол поставила, только один оставила себе на шестке, прикрыла вехоткой. Не дай бог, подумает, что пожалела.
– Кушай, Степушка. Квасу-то плеснуть еще?
– Не. Кислый чего-то квас у тебя… А ну плесни.
Кто-то заскрипел половицами в темных сенцах, чья-то рука нашаривала запор. Маремьяна вздрогнула, прислушалась. «Не Егорушка ли?» – подумала привычно. Знала, что не может того быть, что далеко Егор, – да разве мыслям закажешь?
Вошел низенький человек в звериной шкуре. Снял рваную шапку, поклонился низко – метнулась черная косичка:
– Пача,[2] пача! Поганы лепешки есть?
Маремьяна махнула рукой: уходи, мол, с богом.
– А, это вогул! – повернулся пастух. – Какие это он лепешки спрашивает?
– Скоромное. Блины черствые да оладьи. Они зимой больше ходят, после масленицы. Русским в пост скоромное есть нельзя, а бывает – с масленки что сдобное остается. Ну, чем выбрасывать, им подают.
– Обнищали вогулишки. Уж и летом побираются.
Манси[3] поклонился еще, безнадежно помигал больными, красными веками и вышел, напяливая шапку. Маремьяна вернулась было к столу, да передумала. Кинулась к шестку, достала что-то из-под вехотки и торопливо вышла из избы.
Когда Маремьяна вернулась, пастух доедал последний ярушник и допивал квас, отдуваясь после каждого глотка.
– Пожалела? – спросил он.
– Ну, что ж. Муж у меня и два сына… на чужой стороне. Вот и думаешь: если никто странненькому подавать не будет. Как им быть?
Маленькие избы слободы Мельковки рассыпались под самой стеной Екатеринбургской крепости. Избы все новые, да и сама крепость только десять лет назад построена в этих лесах. Из Мельковки виден вал крепости. Он тянется на полверсты и только в одном месте прорван заводским прудом. За валом – стена-палисад из вплотную поставленных двухсаженных бревен. По углам стены – башенки-бастионы, на них торчат часовые.
Тесно в крепости: много фабрик открылось у исетской плотины – якорная, посудная, колокольная, жестяная, проволочная; много мастерового народу свезено и поселено здесь. Стали строить слободы за крепостным валом – по берегам Исети. Тут селились торговые и ремесленные люди, выкликанцы из разных губерний; особую улочку отвели для ссыльных. А уж Мельковка сама выросла: домик к домику, без порядка, притыкались бобыли – поденщики и упрямые кержаки.