Россия vs Запад: проводы любви - стр. 2
На Украине – в Виннице, Киеве, Днепропетровске и Луганске – прошли первые десять лет моего неприметного, но любопытного существования. В Днепропетровске и Луганске я ходил в русскую школу с украинским уклоном, в 4-й и 5-й класс, и дружил с косоглазым Фимой Гольдбергом, которого все дразнили Верлиокой. Украинский язык мне не давался, и до чтения в подлиннике Леси Украинки или Тараса Шевченко я так и не дошёл. Моей основной обязанностью в семье было по дороге в школу отводить в детсад младшую сестрёнку Маню. А потом отец, военный юрист, стал кочевать по стране. И 6-й и 7-й классы я посещал уже на Северном Кавказе, в Нальчике, где первой звездой моих очей была осетинка Зарема, а верным другом – ингуш Аслан. Среднюю школу заканчивал в Семипалатинске, в Казахстане, недалеко от полигона подземных ядерных испытаний, о которых простой народ не знал, но догадывался по состоянию детородных органов у мужчин.
В Казахстане моими ближайшими приятелями, кроме школьного сердцееда и матершинника Владика Громова, стали основательный немец Коля Шмидт, круглая отличница гречанка Лара Никифораки и смышлёный троечник кореец Валера Пак. Задирался ко всем и колотил, в частности меня, заносчивый Гога Пилия, у которого неизвестный ему папа был грузином, а тихая мама – армянкой. Кроме всего прочего – Гога на переменках баловался анашой и часто засыпал на уроке. Пришлось его как-то однажды ответно отдубасить всем интернационалом для острастки. Может быть, это помогло ему позже стать ведущим врачом республиканского центра реабилитации наркоманов. Защищал обиженных могучий второгодник Виталик Саймен, по отцу – не то карел, не то литовец, не помню, но точно белорус по матери. Школу он закончил с трудом, позже спился, попал в тюрьму за драку, да так и сгинул.
Получать по морде от Гоги было особенно обидно, потому что муж моей московской тёти, а стало быть – мой дядя, был армянином карабахского разлива из Баку по имени Ашот Талалов, то есть я сам как бы примыкал к кавказцам, в душе. А моего любимого двоюродного брата-полукровку звали Тархан. В Грузии и Армении он никогда не бывал, по-азербайджански не говорил, по-армянски немного понимал, а его московскому выговору позавидовали бы многие русские, потому что его мать, моя русская тётка, была актрисой столичного ТЮЗа. Умер Тарханчик рано от рака лёгких, не дотянув до 40. Много курил с отрочества.
После окончания средней школы я год проработал под началом некогда ссыльного эстонца, доктора технических наук Тыну Пяйве в какой-то зачуханной, но засекреченной лаборатории в том же Семипалатинске. С виду угрюмый сухарь, он умер скоропостижно, на похороны пришла уйма народу и все твердили каким он был талантливым учёным, добрым человеком и классным изобретателем. За что, видимо, и был в своё время посажен на десять лет. Так, на всякий случай.
В то время я был страшно влюблён в Шурочку Ранних, дочь сибиряков-украинцев, студентку местной консерватории по классу фортепиано. Во всех парках и укромных уголках города она со всей своей девичьей пылкостью отвечала на мои не менее горячие чувства, а когда я уехал учиться в Москву, то сразу же вышла замуж за казаха Бауржана Шукеева, талантливого скрипача. На родине родителей – Украине – Шура никогда не бывала.