Репетиция в пятницу - стр. 3
Вспомним: вот Виктор Подгурский с редкой страстностью ищет свое место в мире и о любви мечтает. Вот народный форвард высшей классности голы без счета забивает. Вот среди советской несуразности золото мальчишка добывает. Вот в краю далеком прозаик в изгнании тень всадника встречает. Ну а старший лейтенант госбезопасности тело властелина охраняет.
С этого и начинается повесть «Репетиция в пятницу». Не стану пересказывать сюжет. Хватит нескольких штрихов.
Что это за радость – сторожить тело Хозяина?
Как сказать? Отпуск – два месяца. Оклад. Деньги «за звездочки». Бесплатная путевка. Отбиваешь у летчиков Любку – кожаную юбку, Ленку – покажи коленку или Верку – попку-безразмерку и – плясать. Каждый вечер – ужин в «Ореанде». Чтоб швейцар дверь распахивал, а лабухи встречали знойной песней: «Пора настала, я пилотом стала»… Что еще служебному человеку надо? Плюс – уважение.
Потому что он – старлей госбезопасности Подберезовик – во все времена как был хозяин жизни, так и есть. Пока не происходит удивительное.
Читатель может решить: в «Репетиции в пятницу» воскресает Сталин.
А он что – умирал? Разве Хозяин, Старикан, Усатый Таракан – не продолжал жить в согражданах? И те об этом знали. Как герой платоновского «Чевенгура», что говорит: «Во мне глист громадный живет, он мне всю кровь выпил». А лечиться – отказывались.
Жил он в них, когда еще и не родился. Ибо он – воплощенный сплав мерзейших свойств, увы, присущих почти всем во все времена. Кому – меньше, кому – больше. А многим – сверх меры. Отсюда и метафора бункера – подвала души, где укрыт Сталин. А выпустить хочется! Потому-то Подберезовик его и ждет.
Как партийные секретари. И чекисты. И таксисты. И артисты. И Марья Петровна. Дама из тех гражданочек, что коли в кране нет воды – бегут за хлебом. «И куды меня несет?» Да в ночь же, в ночь! А заскочишь за угол, так там – «хлебный хвост». Так звали очереди. При Сталине.
Надо ли быть гением, чтоб угадать: и через полвека они будут совать в погреба сухари, водку, мыло, соль, крупу, консервы и скупать спички? Нет. Гением надо быть, чтобы описать это. Рассказать им о них самих.
Что и делает Гладилин.
А заодно и их начальникам, коих, как известно, отличает значительность лица.
Подберезовик обретет ее быстро. Он был никем – жалким сторожем сталинского тела, забытым в карауле. А стал – всем. Вторым лицом после Хозяина. Потому что первым отдал ему честь, когда тот из бункера вылез.
И (пусть – на время) влился в число удивительных людей, что делят всех на тех, с кем они целуются; тех, кому подают руку; тех, кому делают общий привет; и тех, кого для них нет. Но кто при этом обязан постоянно испытывать законную гордость и глубокое удовлетворение.
Гладилин точно знает партийно-государственный ритуал. И пишет о нем – тупом, убойном, стадном – ясно и подробно. Как и нужно нынче читателю. Чтоб он не шел на поводу у «политики памяти», что весело сует ему «священные реликвии»: то посох Ивана Грозного, то сапог Аракчеева, то пенсне Берии вместе с кнутами бесчисленных тайных мелких палачей. Тех, что и нынче здесь. И выйди Сталин на сцену, сладостно выдохнут: «Отец родной, слава Те Господи, жив!..»
Или, как пьяный секретарь обкома – запричитают: «Вылечили! Через двадцать один год! Перегнали Америку!» Искренне. От души.