Рэм - стр. 9
«Дома, – писала Варя. – Спасибо».
И откуда только номер взяла, дура несчастная?
Об этом Рэм спросил ее, пока шли из палисадника к дому. Больше говорить было не о чем. В полицию она пойдет, а он – нет. Но за это Толик оторвет ноги обоим. Вот такая жизненная несправедливость. Живи с этим, Ромочка, как хочешь. Благо, недолго осталось.
– Откуда номер мой взяла?
Обращение «дура несчастная» он опустил из уважения к слабому полу.
– Бабушка твоя дала, – ответила Варя, замялась, но договорила: – Если с ней вдруг что, сказала, чтобы тебе звонили.
В горле затвердел комок, Рэм сглотнул его, нервно подумал, что совсем раскис, а надо бы собраться. Впереди маячил разговор с Толиком. Непростой такой разговор. Варя шла рядом, легко подстраиваясь под его шаг. Посматривала искоса, но ничего не говорила. На свету все ее ссадины и синяки проступили сквозь слой пудры, она знала это, но не прятала их. Только поджимала распухшие губы. Все возможные сценарии повинной, которые Рэм сочинял по дороге, спотыкались об ее молчаливую решительность. Зато вскипала злость, горчила в горле полынной памятью.
Черт. Черт. Черт. Да, мам, не чертить. Да, не чертить, мам. Только ведь убьют, не образно говоря, а очень даже реально. Скрутят за гаражами, воткнут между ребер узкое лезвие, повалят в грязь, а пока будешь исходить кровью, соплями и мочой, станут методично бить – тяжелыми ботинками в мягкое, живое еще. И чем тогда будет пахнуть, мам? Горькой травой? Или кровью, мочой и соплями? Чем пахнет смерть, когда она не чья-то там, а твоя собственная?
Рэм не знал. Мама молчала. Она вообще не любила встревать ни во что серьезнее шапки, которую нужно надевать в октябре, супа, который необходимо есть дважды в неделю, и черта, которого нельзя поминать. Мастер растворения в тишине соседней комнаты. Доктор тихушнических наук. Профессионал в деле замазывания синяков тональным кремом. Лучший выдумщик историй падения с лестницы и ударов об угол шкафа. Мать года, твою мать. Даже в мыслях ругаться на нее получалось плохо, жалость прорывала дамбу злости, сметала остатки глухой обиды. Только в ушах все звучал и звучал опечаленный мамин голос:
– Что же ты, Ромочка, так папу расстроил?
Ромочка утирал злые слезы, лежал на полу, сплевывал кровь и никак не мог понять, почему она все сидит перед ним на коленях, а не точит нож, которым станет убивать человека, избившего ее сына – единственного, любимого, ненаглядного Ромочку. Кровь от крови своей, плоть от плоти. Или общую кровь им вместе и проливать на кафель в ванне, где пятен не остается? Как же ты запугал ее, пап! Как надежно выбил даже мысль о борьбе! А теперь у тебя целых две боксерские груши. Молодец, папочка, хорошо устроился. Сука! Сука!
Рэм напрочь забыл о Варе, шагающей рядом с ним. Он снова вернулся на холодный пол к рыдающей маме. К ее нежеланию встать горой на защиту первенца. К ее желанию отдать его на заклание могучему богу трешки с высокими потолками, ведь папа так устает, Ромочка, папа так нас любит.
Но Варя не забыла. У своего подъезда она остановилась, потянулась, опустила мягкую ладонь на плечо Рэма, встряхнула легонько:
– Ты тут?
Рэм вздрогнул. Ошалело уставился на нее. Моргнул пару раз, возвращаясь со дна памяти, не дна даже – днища.
– Я пойду, бабушка меня еще не видела, надо придумать, что сказать… – Морщинка легла между бровей, Варя подхватила кончик косы и впилась в него зубами, чудом уцелевшими вчера. – Вообще не знаю, что говорить… Если правду, она с инфарктом свалится.