Рэм - стр. 10

– Скажи, что с велика упала. – Торчать тут, как прыщ на лбу, не хотелось, но как уйдешь, когда она стоит, косу грызет, избитая вся?

Варя задумчиво покачала головой:

– Не умею я на велике…

– Толкнул кто-нибудь, ты упала, делов-то.

– Да кто тут толкнет? Свои все. А в Москву я и не езжу сейчас, сессия закончилась.

Домá смотрели на них слепыми окнами, за каждым кто-то жил, бегунки Толика, например. Каков шанс, что никто из них не выглянул еще во двор, проверить, как там погодка? Каков шанс, что Цынга не мчится сюда на всех парах, получив короткое «Фас!»?

– Ну скажи, что с подругами поехала встречаться, и толкнули!

Раздражение закипало медленно, но неотвратимо, перченное страхом, оно заставило Рэма попятиться к дверям подъезда, но Варя не заметила. Она продолжала стоять, задумчиво покусывая волосы:

– Разъехались все… Бабушка знает, что я вчера дома была.

Рэму захотелось схватить ее и тряхнуть посильнее, чтобы клацнули зубы, чтобы в испуге округлились глаза. Чтобы она перестала стоять, тупить в пространство и собралась. Стала такой, как ему сейчас нужно. Как ему хочется. Папаша тошнотворно улыбался и махал ему рукой из самого нутра. Черт. Рэм сцепил кулаки, ногти впились в мягкое.

– Так поезжай сегодня, – ровным голосом предложил он. – Прямо сейчас поезжай к кому-нибудь. Есть к кому?

Варя застыла, потом выпустила косу из рук, чуть заметно улыбнулась.

– Есть. Есть одна подружка! – И зачем-то начала рассказывать: – Она в приюте работает. Больших собак знаешь как часто выкидывают? А она их на передержки, к врачам… Добрая очень. Сойкой зовут.

Рэм ее не слушал. Обхватил за плечи, повернул к тропинке, ведущей в сторону станции, подтолкнул чуть заметно:

– Вот и гони к своей Сойке. А бабушке позвонишь по дороге, мол, собралась подружку навестить. Хорошо?

– Хорошо. – Варя посмотрела на него, серое озеро пошло рябью. – Спасибо, Ром… – выдохнула она. – Спасибо тебе.

Подалась, обняла коротко и зашагала не оборачиваясь. Рэм не стал провожать ее взглядом, тут же нырнул в темноту подъезда, от греха подальше. Но долго еще чувствовал доверчивое тепло мягкого избитого Вариного тела, обреченно думая, что с повинной он, конечно, не пойдет. Нужен был план спасения. Только плана не было.

К вечеру план так и не появился. Рэм пластом лежал на тахте, наблюдая, как тянутся по полу солнечные лужи, как смещаются они, отсчитывая часы дня и жизни каждого, кто пытается этот день осилить. Обычный день, вторая половина июля, самая середина лета. Тополь отлетел, липа набухла, осыпался каштанов цвет. Схлынула первая волна отпусков, закрыты сессии, получены табели успеваемости, отгремела смена летнего лагеря «Счастливый век», куда Толик наладил поток легкой дури и веселящих таблеточек, что сделало век и правда счастливым. На какое-то время.

Люди жарятся в офисах, электрички возят тонны тел и кубометры раскаленного воздуха. Смерть настигает толстяков, обрывая работу сердечной мышцы. Смерть хватает за горло астматиков. Смерть поджидает на немытой тонкой кожице персика, в струйке воды городского фонтана. Смерть пахнет горечью, но даже она в середине июля выгорает, становясь обжигающе безликой. Косит безжалостно, смотрит слепо, скалится злобно.

Рэм чувствовал ее близость и постоянно был на взводе. В нос било полынью, голову вело по дуге, ноги обмякли, будто кости потеряли твердость, будто мир вокруг стал миражом. Рэм старался не выходить из дома до первой темноты. Трусливо прятался от всех этих падающих с инфарктами на раскаленный асфальт, бьющихся в агонии, получающих фатальный удар от небесного светила. Пусть мрут себе сколько угодно, невелика потеря. Врал, конечно. Ему до сих пор бывало невыносимо жалко и тошно, когда полынь приоткрывала занавес очередного трагического финала чьей-то незамысловатой пьесы. Только от жалости этой прока не было. И без того забот хоть отбавляй.