Развод в 44. Без права на прощение - стр. 16

– Вам вообще стоило бы промолчать, – качаю головой. – Что вы сделали до сегодняшнего дня для этой семьи, а? Что, кроме того, чтобы создавать проблемы, нервировать, устраивать скандалы? Давайте я отвечу. Ни-че-го. Абсолютно! Папа, – перевожу взгляд на отца. – Не стоит подписывать с ним никаких контрактов, ладно? Я не хочу, чтобы ты с ним сотрудничал.

Отец стоит, молча глядя на меня. Я вижу в его глазах ту боль – он меня прекрасно понимает, но его словно что-то держит и он просто не может рубануть все с корнями. Он сомневается.

– Для начала мы поговорим с Эдуардом, – отвечает родным тоном, глядя на меня в упор. – Нам есть, что обсудить. Потом ты мне расскажешь все подробности. До мельчайших деталей.

Мой муж криво усмехается. Не сводит с меня глаз. Будто только что подписал какой-то важный проект, несмотря на мой порыв все испортить.

Как же он ошибается, посчитав, что победил. Ведь я это дело так не оставлю и так легко не отступлю.

Я киваю отцу, и этот кивок не просто знак согласия. Это доверие. Это немой сигнал: я верю, что ты разберешься, как мужчина с мужчиной. Как человек с совестью – с тем, кто эту совесть потерял. Отец слегка опускает голову, будто тоже мне что-то обещает. Без слов. И этого достаточно. Они с Эдиком направляются в его кабинет. Я провожаю их взглядом, пока за ними не закрывается дверь.

Воздух густой, как перед грозой.

Оля, не сказав ни слова, бросает на меня короткий, мимолетный взгляд, будто я очередная помеха, не больше. Садится на диван, достает телефон, и пальцы мгновенно начинают стучать по экрану. Ни капли волнения. Ни капли уважения. Ни капли сожаления. Просто… Ведёт себя так, будто меня не существует.

Я смотрю на нее, и в груди поднимается тугая, обжигающая волна боли. Хоть бы один намек на сострадание. Хоть бы тень вины. Но нет. Только равнодушие. Только эта холодная дистанция, как будто мы не мать и дочь, а просто две женщины, случайно оказавшиеся в одной комнате.

Свекровь, как всегда перед глазами в тот момент, когда мне хочется придушить ее. Сложив руки на груди, становится передо мной, будто она стена осуждения. На ее лице самодовольная ухмылка. Такая знакомая, такая мерзко триумфальная. Смотрит, не моргая, ожидая, когда я сломаюсь. Когда опущу голову. Когда сдамся.

Но я не сдамся. Не перед ней. Не перед дочерью, которая временно забыла, кто я ей такая. И уж точно не перед мужчиной, который посмел променять всю нашу жизнь на какую-то новенькую «вдохновительницу».

Я медленно, с достоинством выпрямляюсь.

Смотрю свекрови в глаза. Молча. Без слов, без агрессии. Только тишина. Такая гулкая и полная смысла, что даже она теряет уверенность и чуть сдвигается с места, как бы ощупывая почву.

Я больше не собираюсь оправдываться. Не собираюсь ничего доказывать.

– Видишь, даже твой отец не стал тебя поддерживать, зная, что ты за тварь такая, – говорит она, не скрывая злорадства. Совершенно не удивительно. Ведь она только этого и ждала весь день.

Внутри все обжигает, но мой голос ровный, холодный, как лед. Я даже улыбаюсь. Очень спокойно, но зло.

– Вам, наверное, обидно, что хоть кто-то в этой семье вырос не по вашему образу и подобию? – спрашиваю мягко, но с такой сталью, что она непроизвольно делает шаг назад. – Вот вы всё злитесь, копаете, гадости говорите не только за моей спиной, но и в лицо. А все потому, что всю жизнь были на втором плане. Даже у собственного сына.