Развод с императором драконов - стр. 34

— Простите, — прошептала она, — я… могу чем-то помочь?

Я кивнула.

Светловолосая, тонкая, почти прозрачная — она напоминала застывший в зиму ручей. Глаза цвета мокрой земли, пальцы — тонкие, с ожогом на левой руке, от горячего котла, как я потом узнала.

Она не жаловалась, не просила научить ее делать что-то более существенное, не льстила. Просто помогала: подавала, запоминала, смотрела, как я что-то делаю, и через день уже повторяла за мной.

В тот вечер я, наконец, позволила себе выдохнуть — смертей больше не было, а тяжело больным не становилось хуже. Мы вдвоём стояли у котла, варя очередной противолихорадочный отвар. Мона аккуратно бросала в чан листья и кору, перемешивала деревянной ложкой.

— Где ты этому научилась? — спросила я.

— Смотрела, — она пожала плечами. — Вы каждый день делаете. Я запомнила.

— А до этого? Ты раньше где-то помогала?

Она на секунду задумалась.

— Мать болела… долго. Я за ней ухаживала. Ещё до того, как она умерла. А потом… меня соседи забрали. В ту деревню, что сожгли виверны.

Я опустила взгляд в кипящий отвар.

— Прости.

— Не надо, — голос её был тих, но ровен. — Мать говорила, что все умирают. Только важно — как ты живёшь, пока не умер.

Я сжала края стола. Слишком взрослая. Слишком прямая. И удивительно живая — несмотря на боль. Ей семнадцать лет — я ошиблась всего на год, определяя ее возраст в первую встречу.

— Ты хочешь учиться? По-настоящему? — спросила я.

— Да.

— Тогда слушайся. Запоминай. И не делай ничего без моего ведома.

Она кивнула.

Мы работали молча ещё долго. В зале пахло отварами и дымом. Снаружи завывал ветер, стучал в ставни, а за дверью кашляли и стонали.

Рядом стояла Мона — моя тень. Или, может, будущий свет. Кто знает.

Я смотрела, как она бережно укладывает на полку перемолотую кору и складывает тряпичную повязку, и думала, как же несправедлив этот мир.

У детей богатых — опекуны, обучение, забота. У бедняков — соседи. Или улица. Или услужение у лордов, если повезёт.

Нет приюта. Нет места, где бы их учили и растили. Только выживание.

А если бы вдруг появилось?

Если бы дети вроде Моны могли учиться, становиться лекарями, ремесленниками, настоящими мастерами?..

Я бросила в отвар последний пучок зверобоя и прикрыла крышку. Жар от котла согревал руки, но в груди всё равно было холодно. От мысли, что слишком многое в этом мире устроено не так, как должно быть.

Но, возможно, у меня ещё будет шанс это изменить.

***

Февраль оказался самым холодным. Он пришел с ледяным дыханием — промозглым стылым ветром.

Морозы ударили так резко, что даже камины не справлялись — пламя в очагах жалось к углям, словно само замерзало. По утрам стекла были покрыты узорами, будто их царапали когти диковинных птиц. Камни пола потрескивали под ногами, и даже воздух в коридорах казался хрупким, как лед.

Я проснулась раньше обычного. Снаружи ещё царила предрассветная тьма, а внутри — тишина, в которой слышно было, как постанывает остывающее полено в камине. Я зажгла свечу, накинула на плечи шерстяную шаль и спустилась в обеденный зал.

В камине погасли почти все угли. Осталась тонкая полоска золы и пара слабо тлеющих кусочков древесины.

Я встала перед очагом, положила в него полено. Потёрла ладони, прислушиваясь к собственному дыханию.

— Хорошо, — прошептала я. — Только немного.