Развод. Предатели - стр. 31
Любопытная подруга, конечно, увязалась со мной.
С самого утра мы отправились по указанному в документах адресу. Это было близко, всего через две улицы от моего нового жилища. Тоже новостройка, первые два этажа которой были отведены под офисы. У моего помещения был отдельный, очень удачный вход.
— Не дурно, — хмыкнула Люба, когда мы поднялись на крыльцо.
Тут вышла заминка. Глеб передал мне целую коробку ключей, и почему-то ни один из них не подходил к входной двери.
— Дай-ка я! — сказала Люба и забрала их у меня. А я полезла в сумочку, потому что оттуда голосил телефон.
Стоило только глянуть на экран и руки затряслись. Артем.
Ни он, ни Марина не звонили мне с того момента, как забрали из больницы и отвезли к отцу. А ведь прошла почти неделя…
— Здравствуй, Артем.
— Мам, привет! — как всегда бодро произнес он, — че там, как?
— Потихонечку, — сердце билось где-то во рту, — у вас как дела?
— Норм. Я че звоню-то. У меня соревнования в эти выходные. А я красную форму не могу найти. Где она?
Перед мысленным взором тут же возникла гардеробная, вторая полка слева, снизу. Я сама убирала туда эту форму посте того, как постирала и погладила.
Только сказать ничего не успела. Люба внезапно выхватила трубку у меня из рук:
— Тём, привет. Это тетя Люба. Мать занята. Давай сам, — и сбросила звонок, потом посмотрела на меня строго и сказала: — Не смей!
У меня закололо, защипало, задергалось.
— Люб, ну зачем ты так.
— Что именно зачем я так? — спросила она, протянув мне погасший телефон, — ты действительно занята. СВОИМИ делами.
— Там же соревнования…
— И что?
— Это важно, он готовился.
— Какой молодец, — Любин голос сочился сарказмом, — готовился.
— Я перезвоню. Скажу ему…
— Хорошо, — она подняла руки в пораженческом жесте, — перезванивай. Давай. Ну что стоишь, давай-давай. Звони. Скажи малышу, где его подгузники. А то ведь он без рук, без ног, без мозгов. А еще без совести. Привык, что маменька все сделает и на блюдечке притащит.
— Люб…
— Что Люб? Когда твои вещи из дома надо было выносить, что-то он не растерялся. Вон с какой довольной мордой в субботнике участие принимал. А тут, что ты будешь делать… Трусы спортивные найти не может. Бедолажка.
Меня будто парализовало. Даже пальцем пошевелить не могла.
— Ну звони, что ты стоишь? Помоги Артемке. У меня лишь один вопрос. А дальше-то что? Она будут пинать тебя, как резиновый мячик, а ты продолжишь бегать за ними? Сопли подтирать, говорить, что и на какой полке лежит? А если вдруг у дитятки закончится туалетная бумага? Тоже поскачешь? Принесешь рулончик, важные салфетки, а потом еще и жопку ему подотрешь? Смоешь за него и унитаз ершиком протрешь, чтобы чистенько было? Да?
— Это дети…
— А эти дети помнят о том, что ты их мать? Или вспоминают о тебе, только когда им самим что-то нужно? Тебе кто-нибудь из них, кроме Влада, звонит вообще? Кто-нибудь интересуется, как дела? Хорошо ли ты спишь, ешь? Все ли у тебя получается на квартире? Нет ли осложнений после больницы? Или это все лишнее? И ты годишься только на то, чтобы сказать на какой полке лежат трусы?
Какие неприятные, какие чудовищно болезненные слова. В душе протест, потребность что-то сказать в защиту детей. Потому что, а как иначе? Я же мать. И в тоже время на языке нет ни одного слова, и давит понимание, что не нуждаются они в моей защите. Она им на фиг не сдалась. Как и я.