Разные оттенки смерти - стр. 43
– Она была художницей? – спросил Кастонге.
– Почему вы так подумали?
– Красное платье. Эпатаж. Художники либо полные лоботрясы – почти не моются, вечно пьяные и грязные, – либо процветают. – Он показал на фотографии в руке Бовуара. – Невероятный апломб. Крикливые. Тип «Все смотрите на меня». Оба варианта очень утомительны.
– Похоже, вы не любите художников, – заметил Гамаш.
– Не люблю. Мне нравятся продукты, а не личности. Художники – убогие, сумасшедшие людишки, которые занимают большое пространство и отнимают много времени. Несносные. Как дети.
– Но тем не менее вы, кажется, когда-то были художником, – вмешался Франсуа Маруа.
Полицейские посмотрели на тихого человека у камина. Что это появилось на его лице – удовлетворение?
– Был. Но я слишком здравомыслящий человек, чтобы добиться успеха на этом поприще.
Маруа рассмеялся, и Кастонге посмотрел на него с раздражением. Произнося эти слова, он вовсе не шутил.
– Вы были вчера на вернисаже в музее, месье Кастонге? – спросил Гамаш.
– Да. Меня пригласила старший куратор. И Ванесса, конечно, мой близкий друг. Мы с ней обедаем, когда я бываю в Лондоне.
– Ванесса Дестин Браун? Глава «Тейт модерн»?[28] – спросил Гамаш, на которого это явно произвело впечатление. – Она вчера была в музее?
– О да. Он была и там, и здесь. Мы с ней долго говорили о будущем метафорического…
– Но она не осталась? Или она тоже здесь, в гостинице?
– Нет, она рано уехала. Не думаю, что бургеры и народная музыка – ее стиль.
– Но это ваш стиль?
Бовуару стало интересно, заметил ли Андре Кастонге, что ситуация изменилась.
– Обычно нет. Но тут были несколько человек, с которыми я хотел побеседовать.
– Кто?
– Простите?
Старший инспектор Гамаш по-прежнему говорил любезно, вежливо. Но теперь он явно играл первую скрипку. Как и всегда.
Бовуар опять скосил глаза на Франсуа Маруа. Он подозревал, что того не удивило изменение ситуации.
– С кем именно вы хотели поговорить на вечеринке? – терпеливо и четко проговорил Гамаш.
– Ну, во-первых, с Кларой Морроу. Хотел поблагодарить за ее картины.
– С кем еще?
– Это мое частное дело, – отрезал Кастонге.
Значит, он заметил, подумал Бовуар. Но слишком поздно. Старший инспектор Гамаш был приливной волной, а Андре Кастонге – веточкой. Большее, на что он мог надеяться, – это остаться на плаву.
– Это может иметь значение, месье. А если нет, обещаю вам сохранить это в тайне.
– Что ж, я рассчитывал поговорить с Питером Морроу. Он первоклассный художник.
– Но не так хорош, как его жена.
Франсуа Маруа говорил тихо, почти шепотом. Но все посмотрели на него.
– Ее работы и в самом деле так хороши? – спросил старший инспектор Гамаш.
Маруа внимательно посмотрел на Гамаша:
– Я буду рад ответить на ваш вопрос, но мне любопытно узнать, что думаете вы. Вы были на вернисаже. И выделили этот примечательный портрет Девы Марии из других.
– Что-что? – спросил Кастонге. – Там не было никакого портрета Девы Марии.
– Если посмотреть внимательнее, то был, – заверил его Маруа и снова обратился к старшему инспектору: – Вы были одним из немногих людей, которые по-настоящему интересовались ее искусством.
– Кажется, я говорил вам вчера, что Клара и Питер Морроу – мои личные друзья, – сказал Гамаш.
На лице Кастонге появилось удивленное и подозрительное выражение.
– Разве это допустимо? Ведь получается, что у вас под следствием находятся ваши друзья, подозреваемые в убийстве, n’est-ce pas?