Расколотая душа. Книга 1. Картина смерти - стр. 2
Умирающий человек по незнанию связался с древней магией, не до конца понимая, что натворил.
Он запер внутри картины все плохое в надежде, что теперь уйдет со спокойной душой, – живопись была для него исповедью.
Если бы он только знал, что создал зло, если бы знал, что отколол часть собственной души. Не мыслил художник и о том, что если одной половине его сущности суждено было отойти в мир иной вместе с телом, то второй предстояло скитаться по этому миру, принося людям боль и страдания.
Половина души Скарабея навсегда осталась в «Дьявольских глазах». Но это была лишь часть картины…
В начале блошиного рынка Уделка, среди советских предметов быта, фотоаппаратов и потрепанных книг, стоял мольберт с треснувшей ножкой. С него на покупателей взирали угольно-черные глаза: один принадлежал мужчине, другой – женщине.
В каждом глазу было по две радужки и по два зрачка. Они прилегали друг к другу, как сиамские близнецы.
Погода в то зимнее утро была мрачной, как и сама картина. Туман оседал на земле плотным саваном, из чуть приоткрытых губ торговцев выходил пар. Мужчины и женщины переминались с ноги на ногу, кутались в шарфы и не первой свежести телогрейки. И только молодой человек с глубоким бледным шрамом на правой щеке – продавец сюрреалистической картины – стоял спокойно. Он даже не переживал, что полотно может не выдержать влажности и пойти жуткими буграми: мужчина никак не крутился вокруг мольберта, не проверял через каждые две минуты, в каком состоянии находится шедевр. Ему было все равно. И это «все равно» читалось в его глазах, которые ничего не выражали. В них обитала пустота.
В остальном мужчину почти ничего не выделяло из толпы. Он, как и все торговцы на рынке, был одет в непримечательные вещи: свитер, кожаную коричневую куртку, черные брюки с невыглаженными стрелками. Таких в округе было полно. Торговцы любили ностальгировать по прошлому.
Однако к человеку со шрамом не подходили. И дело было не в мерзкой отметине на его щеке – сам товар отталкивал обывателей.
Нарисованные глаза овладевали вниманием каждого, кто проходил мимо. Но ни один из потенциальных покупателей – даже любитель искусства – не решался забрать холст с собой. Пронзительные и глубокие глаза взирали на мир исподлобья, пугая всех, кто смел подойти к ним ближе, чем на метр. Они казались живыми, пусть и были нарисованы.
Картина напоминала отдельный организм, который чувствует, думает, мерзнет, когда холодно, и мучится от жары, когда термометр показывает плюс двадцать девять. Не торговец продавал картину, а картина искала себе очередного хозяина. Или жертву. Никто ведь не знал, отчего мужчина в коричневой кожаной куртке такой несчастный. Такой… бездушный.
Картина ждала особенного покупателя. И она чувствовала – он уже рядом.
– Да это же дьявольские глаза, – брезгливо сплюнула старушка, проходившая мимо. Одной рукой она опиралась на трость, другой – держала пакет с шалью и детскими игрушками. Будь у нее третья рука, женщина обязательно бы перекрестилась. – Что вы продаете! Постыдились бы!
Мужчина ничего не отвечал на подобные комментарии. Он даже не удостаивал вниманием проходящих зевак. Он, как и картина, ждал…
Кроме глаз, людей отпугивал и символ, разделивший холст. Египетский знак бессмертия – две линии, вертикальная и горизонтальная, сложенные в форме креста. Вертикальная линия заканчивалась петлей. Египетский символ заключал в себе древнюю магическую силу, из-за которой людям казалось, что на них с холста взирали из самых глубин ада полчища грешников. Знак вечной жизни вызывал тошноту и мелкую дрожь, хотя жители Египта наделяли его исключительно положительными смыслами. Однако казалось, что