Расколотая душа. Книга 1. Картина смерти - стр. 1

В творческих кругах я больше не называю своего настоящего имени. Как и не подписываю им картины. Для всех я Скарабей. Я ношу псевдоним британского художника-сюрреалиста, который жил в начале двадцатого века. И делаю это не потому, что хочу, а потому, что не могу иначе. Сто лет назад кто-то украл его личность, а сейчас – похитил мою.

Ты засыпаешь, чтобы пробудиться;

ты умираешь, чтобы возродиться.

Тексты пирамид, изречение 1975 В

Когда юный художник взялся за свою последнюю картину, ему оставалось жить несколько дней. И он это знал. Не знал лишь того, что будущий шедевр станет клеткой для частицы его души. Для осколка, насквозь пропитанного злом и обидой.

Кем был художник – мужчиной или женщиной? Это оставалось загадкой. Его тело с головой утопало в лохмотьях и сумраке мастерской. Только тонкие, изящные и на вид мягкие руки говорили о том, что они не могли принадлежать старику или старухе. Художнику было не больше двадцати.

Он писал в крошечной комнатушке на чердаке, одновременно служившей спальней, кухней и мастерской.

Дрожащие пальцы с трудом сжимали древнюю кисть, изрезанную египетскими письменами. Художник макнул инструмент в черную краску, а после коснулся холста – он нарисовал первую линию будущего шедевра. Дугообразную, плавную, точную, как порез от остро заточенного кинжала.

Из маленького круглого окна, расположенного под потолком, в сырую комнату пробивался лунный свет. Он освещал разрисованные деревянные стены и потертый ковер, изуродованный засохшими пятнами краски и каплями свежей крови. На ковре стоял широкий табурет; на нем – палитра, граненый стакан с мутной водой, керосиновая лампа и некогда белое полотенце, которое сейчас было запачкано разными цветами.

Темное помещение пропитал кислый смрад смешавшихся запахов красок, растворителя, пота, человеческих испражнений и гниющего тела.

В тесной комнате, кроме художника, был кто-то еще. Кто-то, кто уже не дышал.

Тревожное безмолвие нарушали только тяжелые, прерывистые хрипы – художник работал до изнеможения, – а также едва уловимый шорох. Это ворсинки кисти касались холста, будто щекоча его. Неровная поверхность бумаги напоминала мурашки.

Пока художник рисовал, его душа разрывалась от боли и обиды, а сердце наполняла горечь. Человека одолевал гнев, злость высасывала из внутренних органов жизнь, горло будто опоясала невидимая проволока, пропитанная ядом. С каждым новым штрихом кисти ярость все сильнее впивалась в юную кожу, скрытую под лохмотьями.

Штрих. Еще один. Художник рисовал по две радужки и по два зрачка в каждом глазу. Люди говорили, что это «дьявольские очи»[1], а те, кто ими обладает, обладает и невероятной злой силой.

Художника привлекали ненормальность, сюрреализм, дуализм: глаза принадлежали не мужчине, не женщине, а одновременно двум полам. Левое око было мужским, правое – женским. Над левым нависло тяжелое веко, правое казалось легче воздуха. С одной стороны прорисовывались грубые черты, с другой – мягкие.

Творец создавал то, что не мог облечь в слова и произнести. Казалось, рисуя, он исповедовался и раскаивался в своих грехах и запретных желаниях.

Рука художника дрожала. Невидимая проволока все сильнее стискивала шею живописца, а кровь пульсировала так, словно намеревалась разорвать не только кожу, но и сосуды. Рисунок становился рваным, эмоциональным. Человек писал его в предсмертной агонии.

Багровое пламя в лампе запрыгало и на краткий миг озарило мраморно-бледную руку рисовавшего. Почерневшие вены омерзительно вздулись. Набухшие линии напоминали змей, ползущих к холсту. И пальцы… стало отчетливо видно, что они испачканы чем-то багровым. Сначала могло показаться, что это краска. Но нет – засохшая кровь.

Художник заключал в картину все плохое, что пережил: все зло, что касалось его сердца, всю боль, что ему пришлось испытать. А еще – частичку себя. Из кисточки на холст переходила черная энергия, ранее пульсировавшая в венах. Легкая, словно дымок, поднимающийся от костра, она впитывалась в картину и придавала ей невероятный магнетизм.

Нарисованные глаза становились проводниками в потусторонний мир. Но художник не замечал магии – так сильно его поглотило творчество.

Прошло не менее пяти кропотливых дней, прежде чем картина была закончена и художник с трудом накарябал в правом нижнем углу: «Скарабей». Но, завершив работу, мастер не отложил египетскую кисть и не убрал краски.

Несмотря на свое тяжелое и рваное дыхание, несмотря на смрад, что витал на чердаке, поглощенный ненавистью, художник сильнее сжал кисть. Он вдавил ворс в черную краску, поднял руку над законченной работой и разделил правую и левую части лица египетским символом анх. Он словно поставил на картине печать: ровно посередине нарисовал магический крест, символизирующий бессмертие. Над бровями появилась горизонтальная черная линия, меж глаз пролегла вертикальная, с петлей на конце. Т-образная фигура, увенчанная сверху кольцом: