Раб человеческий. Роман - стр. 12

Как я живу и чем.

С кем, когда и зачем.

Вижу какие сны,

И как я боюсь зимы.

Как страшно по вечерам

И как хочу домой, к вам.

Как плачу, видя детей.

И от своих же затей.

Пью, словно воду, вино

Думаю, глядя в окно.

Тело привычно дрожит.

Здравствуй, сладкая жизнь!

С днем рождения, сынок!

Хорошо, что нет снега. Поеду подработать на аквагримм в выходные, заберу сапоги из ремонта – потом пусть идет.

На голове у меня вырос рог.

Доктор осмотрел меня. За последний месяц он осматривал меня пятый раз. Реакция его была одинаковой:

Ничего не могу понять… Что с вами творится? Ей – Богу, – выдыхал он, – к ревматологу, только к нему. Избыток кальция, знаете, не шутки.

Я не женат, а рог свербит. Сил уже никаких, как свербит. Я уже китайскими палочками чешу голову, а все свербит. Оно музыкой проходит. Звуком, как, знаете, будильник звонит и звонит утром…

Нервный тик..?

Я молчал. Доктор смотрел в сторону, равнодушно, как картонный человечек, которого чьи-то пальцы двигают по заезженной колее. Звук пробивал голову. Он топорщился, лез иголками, дергал ниточки в моем мозгу с настойчивостью садиста.

Я поднялся на поверхность, и, наконец, вынырнул. Опустив руку, пытался нашарить телефон на полу возле кровати. Дикая мелодия кантри рвала нервы из дальнего угла комнаты.

Откинув теплое одеяло, выскользнул в стылую комнату.

Да…

Из трубки доносилось клокотание, словно как повреждение на линии.

– Аллё!

Степачка… Степа, слышишь? Линачка умерла…

Плач нарастал. Так мелкий дождь превращается в ливень. В шторм. В цунами. В рыдания.

Я чуть не спросил, какая Линачка. Но тут понял, что это Лина.

КАК???

Инга Петровна, а это была она, промычала:

Ночью… Перевернулись на машине в горах… У нас ливень был…

Я вскочил, что-то делал. Только когда Инга Петровна положила трубку, разглядел себя голого в отражении балконной двери с почти докуренной сигаретой во рту.

Вышел из комнаты, в чем был: в трусах. Старуха не заметила или включила деликатность. Заглянула в лицо, проверещала:

Случилось что, Степочка?

В кухне заметался из угла в угол – забыл, зачем пришел. Она заковыляла из комнаты.

Степа, что с тобой?

Жена бывшая умерла.

В деланном ужасе и похмельном трясуне, всплеснула руками:

Айяйяй! Ох, что же теперь. Да… горе-то какое, – опустилась на стул, делая вид, что не смотрит на мои ноги. Но бесцветные ее глаза шныряли туда – сюда. Бросила критичный взгляд на стол, подвинула истерзанную тряпку к сахарнице, оценила, поджав губы, положение предметов и никак не могла пристроить псориазные руки. – А родственники там-то есть? А сынишка – то с ей?

С ней… Забирать теперь его надо.

Мммм, – покачала она головой. – Ну привози сюда, я не возражаю.

Я посмотрел на нее: привести сюда ребенка? Когда дети слушают пьяную брань и скандалы родных, это можно свалить на квартирный вопрос. Но когда это беснующаяся посторонняя сущность… Значит, по приезду надо будет искать жилье. С ребенком… С чемоданами, бесполезными любимыми вазочками и столетними шмотками.

Господи, это конец.

Как жалко девочку… а сколько лет?

Кому?

Жене твоей, кому!

Тридцать один, – вспомнил не сразу.

Ты не горюй, переживем… Любишь ее до сих пор, да?

Дикость вопроса в иную минуту поразила бы меня.

Я отвернулся. С дерева срывались бурые листья, их несло далеко, за пределы видимости. Вот так же и мы срываемся из этой жизни и улетаем – за пределы видимости.