Пятое время года. Избранное - стр. 25

– Если вам кажется, что надо что-то менять в этой жизни, то вам не кажется, – процитировал я задумчиво собственную мысль.

– Просто необходимо, – допила своё вино Фортуна. – Ты помнишь, что такое параллельная связь в электричестве?

– Это когда одна лампочка перегорает, а второй хоть бы хны?

– Вот-вот, наша связь напоминает такую же: горю я или гасну, тебе параллельно.

Я молчал, Фортуна отрезала сочный кусок жаркого и заправила в губы, но одна капля бесцеремонно упала на её белую юбку.

– Чёрт! – начала она усиленно оттирать. – Купила её только в пятницу.

В моей голове крутилось: «между нами всё кончено». Сначала я чувствовал себя той отрезанной плотью, которую она проглотила, теперь же – пятном, от которого пыталась избавиться.

– Ты спишь что ли? – заглянула Фортуна в спальню, всё ещё соскабливая со своих ног туфли.

– Да, что-то прибило. Прилёг после работы и отлетел, – открыл я глаза и посмотрел в потолок.

– Я тоже люблю спать одна, – подошла она к моей постели.

– Больше места? – заметил я пятно на её белой юбке.

– Больше снов.

– А мне какая-то чертовщина снилась. Будто в твоих руках нож, а я, одинокий и брошенный, сижу в кафе.

– Нигде человек так не одинок, как во сне, – присела она на постель рядом со мной и погладила по голове.

– А сколько сейчас? – обрадовался я внезапной ласке.

– Шесть.

– Пора вставать, а то опять только под утро усну. Кстати, у нас сегодня утром был кто-то, или мне показалось?

– Любовь приходила. Сказала, что мы мало ею занимаемся.

– Будь она воспитанна, звонила бы, прежде чем приходить. Так что это было?

– Не хотела тебя рано будить, письмо из Франции принесли.

– Люблю письма из далека. Где оно?

– В прихожей на полке лежит. Принести? – отпустила мою голову жена. – Там ещё какой-то огромный свёрток.

– Это тебе. Подарок. Картина.

– Ты что, рисовать начал?

– Да, взял несколько уроков по случаю.

– Пойду, посмотрю, – вышла она, и слышно стало, как зашуршала бумага.

– Что это?

– Это ты.

– Неужели? Не устаю удивляться, как ты талантлив, – рассуждала жена из коридора.

– Каждый талантлив настолько, насколько его недооценивают.

– Ты про университет? – вошла с полотном Фортуна. На нём было три полосы разной ширины: зелёная, красная и коричневая в цветочек. Жена прислонила его к стене.

– Да при чём здесь университет, я вообще, – скинул с себя покрывало. – Как тебе портрет?

– Что я могу сказать? Три линии жизни: первая – глаза, третья – бельё… той самой первой ночи. Удивительно, что ты его запомнил.

– Я и её запомнил тоже, – уточнил я про ночь.

– Вторая, красная, видимо, страсть либо душа, – продолжала Фортуна.

– Гениально! Как ты так быстро меня раскусила?

– Голодная потому что.

– Я тоже. У нас ничего сладенького нет?

– Есть… Я.

Каким-то ветром меня занесло на филфак. Я начал преподавать испанский в этом институте благородных девиц. Мужчин не хватало. Единицы из них, видимо, как и я, попадали сюда случайно.

Филфак издревле считался рассадником женственности и безнравственности, так как нравиться девушкам здесь было некому и они увлекались чем попало. Первый раз, когда я вошёл в аудиторию, – будто лишился девственности. Так было ещё несколько раз, пока не привык и не освоился. Я чувствовал, как на меня смотрят, но ещё не мог получать от этого удовольствия. Это можно было сравнить с молодой женщиной, едва начавшей половую жизнь. Когда любопытство уже удовлетворено, а наслаждение ещё не пришло. И вот в ожидании оргазма она останавливается то ли перевести дыхание, то ли покурить, то ли позвонить маме и спросить, что делать дальше, когда же наконец будет приятно. Я держался до последнего, точнее сказать, мораль меня держала и не давала расслабиться, почувствовать себя султаном в гареме. Полгода ушло на акклиматизацию. Разница в возрасте практически стёрлась. Робость уходила, но медленно, как бы я её не подгонял.