Пустой человек - стр. 33

Сергеич покряхтел, однако в туалет хотелось все сильнее. Придется идти, шум там или не шум. Драться он ни с кем не собирался, не те годы. Открыл дверь и ахнул: никого, но все в крови! Пол, узкая щель окошка, заплеванное зубной пастой зеркало, даже рифленое сидение железного унитаза. Свинью тут резали, что ли… Люди теперь сами как свиньи. Но и отлить надо, не в тамбуре же.

Он сделал шаг через порог и оказался на заброшенном рельсовом полотне. Ни поезда, ни крови, ничего похожего вокруг. Только ветки почти под ногами крест–накрест брошены, пожелтевшие уже, высохшие. И в стороне валяется некая пластиковая ерунда – яркая, как игрушка для малышей. То ли ручка, то ли зубная щетка. Наплевать, что это. Мусор какой–то.

– Охренеть! – честно сказал Сергеич и сунул по привычке руку в карман. Под пальцами зашуршала бумажка. Странно, вроде ничего не клал туда…

. . .

К Воронежу вагон был уже пуст. В перестуке колес на стыках рельсов на столиках позвякивали стаканы, с одной из верхних полок свесилось одеяло, которое некому было поправить. На полу валялись рассыпанные карты, алые червы и бубны на них казались каплями крови, а в сумке Толика размеренно плескалась полупустая бутылка коньяка.

Забытые очки Сергеича медленно, но верно сползали к краю столика. С каждым стыком – все ближе и ближе. В толстых стеклах отражалось чужое небо: непривычно серое, в ломаных трещинах облаков. Голодное и злое.

Палисадник! Слово-то какое мерзкое… Помесь полиции с задницей, если я ничего не путаю. Хотя вряд ли: если уж лежишь небритым лицом в землю, нюхаешь ее, а робкая летняя травка щекочет ноздри – не ошибешься. Он, родимый, пали-в-задник. Не в лес же меня с пьяных глаз унесло. Не доехал бы, силы сейчас не те.

Но в заднице я, это уж точно. Еще и голову ломит, словно там черти поют. Им бы слух с голосом, цены бы не было. И громкость убавить до нуля. Была бы на голове такая ручка – покрутил и все.

Красота же, жаль не приделали при рождении.

Приоткрыл глаз. Не на всю, но так, чтобы убедиться в месте пребывания. Повращал белком, споря с чертями: трава, а рядом вот желтое что–то. Если это не мозги из меня от натуги вылезли – одуванчик. Нежный такой, зараза, на тонкой ножке.

Колышется, сука. Вот зачем он мне? Да и не мне – ни к чему. Бесполезная фигня, хоть и симпатичная. Творение Божье.

Приоткрыл еще глаз – у меня их два, все как положено. Потом и голову от земли сырой оторвал, не без усилий, но справился. Жираф в приступе эпилепсии. Палисадник это, бля, без вариантов. Я даже знаю, у какого дома – вон дверь подъезда знакомая. Замок цифровой вырван с мясом, дыра как амбразура. Того и гляди, выстрелит кто оттуда.

– Помочь, братишка?

Хриплый кто-то. Одышливый. Но с пониманием подошел, с верным вопросом о сути бытия. На таких вот хриплых вся жизнь наша держится. Если ему налить в ответ, так и вовсе мир во всем мире наступит. Поражение сил зла огненными ангелами.

– Руку дай, – прошептал я. Сам себя не узнал – если этот хриплый, то я и вовсе безголосый. Так, губами шевельнул.

Черти запели громче. Стаккато, я бы так сказал по своей тугоухости. Хер знает, что означает, но тоже слово мощное, со стаканом в родстве. Мне бы его сейчас, граненый. Два. И встать так, чтобы сесть.

Дернул меня хриплый за руку, коротко, но вдумчиво, я и поднялся. Черти взвыли напоследок, а дальше молотками, молотками… И ритм такой, то ли Вагнер это, то ли Prodigy. Сложно застучали, аж в глазах побелело все, поплыло. Но сел кое-как и посмотрел на спасителя.