Птичка перелётная. Маршрут для обречённых - стр. 3
– Сам ты малой, – буркнул под нос Пашка и включил перемотку. – Поминки, что ли?
Несколько щелчков кнопками, и из динамиков понеслась разухабистая песня популярной группы. Ромка выпрыгнул на середину комнаты и задёргался, выбрасывая вперёд поочерёдно то ноги, то руки. Его движения были порывисты и слажены. Элла и Пашка отошли в сторону, чтобы не мешать. Ромка упал на пол спиной и закрутился волчком. Элла не сводила с него глаз.
«Крошка моя, я по тебе скучаю», – допел динамик. Ромка поднялся, отряхивая штаны сзади. Ритмичная мелодия сменилась спокойной, немного грустной песней.
– Здо/рово! – восхитилась Элла.
– Со мной потанцуешь? – Ромка протянул руку.
Элла на секунду растерялась и даже покраснела.
– Иди, чего? – подтолкнул Пашка. – А я Катюху пока покручу.
Ей вдруг стало невыносимо стыдно, словно она нарушила все мыслимые табу, но в то же время было во всём этом и что-то безумно весёлое. Ромка медленно и плавно изгибал её. Его руки… их касания были трепетно-нежные и даже трогательные, а в глазах светились страсть и похоть. Он тяжело дышал, но сбивчивым дыхание было не от танца, а от близости с ней. Она догадывалась.
«Потому что есть Алёшка у тебя…» – тоскливо пропел динамик, Ромка вздохнул.
– Будешь его ждать?
– Буду.
Глава 2
Тонкие нити дождя тянулись из почти упавших на землю серых облаков. Целуя асфальт, рассыпались на тысячи молекул, которые, сливаясь в общую массу, неслись потоками по тротуару.
Больше тянуть нельзя. Сейчас закроются двери, и она, оставшись одна в запертом вагоне, вместе с электричкой отправится в депо. Люба перекинула через плечо ремень от сумочки и выскочила из вагона. Дверь тут же закрылась, едва не прищемив подол платья. Люба охнула и побежала.
До остановки метров шестьсот, она вымокнет, простудится, заболеет. Мама говорила: возьми зонт. Так нет же. Таскать его ещё. Кто ж знал? Мама знала. Мама всегда знает. Вечно суёт ей зонт, она берёт, дождь не идёт. А вот не взяла и пошёл.
Дождь серыми штрихами мелькал перед носом. Она фыркала и бежала, а вода заполняла трещины асфальта, стекала с поникших ветвей, хлестала по пустым скамейкам. У помойки жалась к контейнеру тощая чёрная собака, дрожа от холода. Люба тоже дрожала. Собака жалобно смотрела на неё. Она на собаку.
Последние сто метров. Остановка. Ни стены, ни навеса, только столбик с огромной буквой «А». Рядом со столбиком мужчина. Квадратная спина, толстая короткая шея, вместо головы – огромный чёрный зонт.
А для Любы из всех укрытий только тощий клён с маленькой круглой кроной-головкой. Кто-то додумался остричь дерево «под горшок». Её так стригла в детстве мама. Люба до сих пор упрекает её за это.
«Так ты же косы заплетать не давала. Орала, что больно», – оправдывалась мать. – И никакой это не «горшок», а «шапочка».
Люба прижалась к стволу. Крона не защищала, стекая с коротких веточек вода попадала ей за шиворот и бежала по спине. Сейчас она была похожа на ту псину у контейнера, такая же тощая, мокрая и жалкая. Люба зло посмотрела на зонт в руках мужчины. Зачем одному такой огромный зонт? Да под ним четверо легко спрячутся. Вот же дубина, стоит истуканом, хоть бы обернулся, предложил под зонт встать.
Словно прочитав её мысли, истукан обернулся и, приподняв зонт, с любопытством посмотрел на Любу. Несколько секунд рассматривал, то ли оценивая, то ли решаясь на что-то. Наконец, крикнул: