Призраки Калки - стр. 12

Купец со всеми общался ровно и благожелательно, ни на кого не ругался, не шумел.

«Хороший господин, – подумал Мустафа, – все его любят».

Он никак не мог отделаться от мысли, что купец этот кого-то ему напоминает очень сильно, и не только лицом, жестами, но и голосом.

– Каждая моя поездка – как боевой поход, – гордо говорил купец. – Я вкладываю все свои средства… Ну, почти все, вплоть до последнего фальса[9], и везу товар урусам, ляхам или немцам. Там весь его продаю и покупаю то, чего у нас нет…

Он задумчиво почесал затылок и продолжил:

– У нас есть почти всё, но кое-чего всё-таки нету либо есть, но мало. Покупаю и везу домой… И что мне остаётся делать, если на меня нападает всякая степная бишара[10], чтобы отнять нажитое и заставить мою огромную семью просить подаяние ради милости всемилостливого и милосердного Аллаха у Исмаилдана? Конечно, я сражаюсь, как лев. Мой меч всегда при мне.

Он бережно погладил обшитые сафьяном ножны.

– Хвала Аллаху и нашему повелителю – великому хану Чельбиру, дороги безопасны. С урусами заключён шестилетний договор, хотя я сильно сомневаюсь, что они станут его блюсти; дикие половецкие разбойники разбиты и рассеяны по бесконечной Степи; мордва пургасовская, по землям которой мы будем ехать вскоре, наши верные союзники.

Он придвинулся ближе к Мустафе и доверительно прошептал на ухо:

– Правда, союзники эти легко могут побить и отобрать нажитое, но, как друзья, не всё… И винить их трудно – лесные бродяги, дикари, не познавшие света истинной веры.

Мустафа всё ещё пытался вспомнить, кого ему напоминает словоохотливый купец, но не мог. Потому решился спросить:

– Уважаемый, а как ваше имя?

– Меня зовут Ахмет, – услышал гордый ответ.

Точно жаром полыхнуло в лицо: действительно, Ахмет. Вот на кого похож этот отчаянный человек с благородным и добрым сердцем. Добрым, да… А кто бы ещё отважился взять в попутчики бывшего колодника и усадить его рядом с собой?

«Бывшего?» – подумалось вдруг. Кто его знает? Кажется, привычка к неволе успела укорениться в нём прочно и никак не отпускала. А когда она отпустит? Наверное, для этого надо, чтобы семья была с тобой, или много сложных и опасных дел.

Мустафа вспомнил, что после первых дней пешего пути по Дикому полю с Трофимом он всё ещё ощущал себя колодником, которого погнали на работу далеко за пределы айлага[11].

День за днём чувство это притуплялось, сменяясь какой-то острой, щемящей тоской, природу которой Мустафа не понимал.

Поделился с Трофимом.

Рязанец с грустью признался, что чувствует то же самое. И даже пошутил, что ему не хватает колодок.

Горькая шутка!

Ощущение свободы вливалось в него понемножку, приходило крохотными шажками; его нельзя было торопить, дабы не загубить совсем, оставалось выжидать и надеяться.

Первое время неволи он беспрестанно думал о жене. Молодому, крепкому организму не хватало женской заботы и ласки.

Потом стал думать о жене и детях.

Потом только о детях.

Ему рвали сердце плач и вскрики половецких детей, он сразу вспоминал своих и горько сожалел, что чего-то им недосказал, не предупредил, был излишне строг и привередлив…

Но вскоре и эти думы отошли, потому что всё острее понимал: спасения нет, неволя – это навсегда, из неё не вырваться.

А каждодневный тяжкий труд, издевательства и побои иссушают любые чувства, убивают человека в человеке, делая его бездушной тягловой скотиной.