Приятный кошмар - стр. 45

Однако на этот раз из шкафа ничего не вылетает. Слава Богу.

– Все в порядке? – спрашивает Джуд, и я понимаю, что он говорит не о моих ранах, а о том, что только что произошло.

– Да, все в порядке, – отвечаю я, сунув руку в шкаф и достав из него первую попавшуюся бутылку. – Но я могу позаботиться о себе сама, – добавляю я, вложив в свои слова столько твердости и уверенности, сколько могу.

Но совсем, надо признаться, не столько, сколько я бы хотела.

– Это эликсир из мяты перечной, – слышится его ответ. – Так что, если в твои планы не входит, чтобы тебя вырвало, вряд ли он тебе поможет.

Джуд забирает бутылку из моей онемевшей руки и берет с полки другую. Я пытаюсь выхватить ее у него, но он поднимает ее так высоко, что я не могу до нее дотянуться.

– Повернись.

– Мне не нужна твоя помощь. – Но даже я сама слышу неуверенность, которая звучит в моем голосе.

– Протяни ко мне руку, Клементина. – На этот раз он говорит тоном, не терпящим возражений. Как не терпит возражений и его непреклонный взгляд.

На один долгий нескончаемый момент наши взгляды упираются друг в друга, и мое сердце бьется слишком быстро, а дыхание становится поверхностным, неровным и больше не поддается моему контролю.

Мне хочется провалиться сквозь пол, но когда этого не происходит, когда ничего не происходит, если не считать того, что Джуд издает нетерпеливый глубокий горловой звук, – я наконец сдаюсь. Без всякой охоты.

– Ладно, как скажешь, – бормочу я и вытягиваю руку вперед.

Когда он наконец делает небольшой шаг в мою сторону, я говорю себе, что раз я немедля не выбегаю из комнаты, это признак того, что у меня наметился личностный рост.

– Спасибо. – Джуд произносит это слово так тихо и таким низким голосом, что я не могу быть уверена, что оно мне не почудилось, так гулко и часто бухает мое сердце.

Проходит несколько неловких секунд, когда он встряхивает бутылку и отвинчивает ее пробку. Но затем его пальцы касаются моей кожи.

По моей спине начинают бегать мурашки, но я твердо беру себя в руки. Сегодня я и так уже достаточно опозорилась перед ним и ни за что не сделаю этого снова.

Моей решимости хватает до тех пор, пока он не начинает тереть мои раны вымоченным в антисептике шариком из ваты, будто стараясь стереть пятно.

– Ой! – взвизгиваю я и, отшатнувшись, сердито смотрю на него. – Там же есть нервные окончания, и тебе это известно. – Я протягиваю руку за ватным шариком. – Просто отдай его мне.

– Я справлюсь, – говорит он, и его пальцы касаются моей руки так мягко, что его прикосновение похоже на шепот.

На этот раз, когда он начинает дезинфицировать мои раны, он делает это так осторожно, что я почти не чувствую прикосновения ватного шарика. Что создает новую проблему, потому что теперь я могу думать только об одном – о прикосновении его кожи к моей, пока он переходит от раны к ране.

Это приятно – опасно приятно, – и мне приходится напрячь всю свою силу воли, чтобы не отстраниться. Чтобы не сбежать. Но я не доставлю ему такого удовольствия – не покажу, как сокрушительно он все еще действует на меня.

Так что я продолжаю стоять на месте, заставив себя сосредоточиться на жжении антисептика, на физической боли от всего этого, а не на другой, тупой, глубоко внутри меня.

В этом нет ничего особенного. В этом нет ничего особенного. В этом нет ничего особенного.