Прислушайся к музыке, к звукам, к себе - стр. 6
Мир играет на наших барабанных перепонках.
Это влечет за собой ряд выводов о нашем восприятии музыки. Попробуйте выдвинуть челюсть вперед. Услышите ли вы при этом звон в голове? Если нет, ваша голова – другой музыкальный инструмент, не такой, как моя.
В человеческой популяции существует много различных форм черепа и вариантов строения уха, а также несметное количество мозгов, болтающихся внутри костяных сфер в окружении спинномозговой жидкости. Должно быть, все они издают слегка различные звуки, когда мир играет на них. Но вы этого не осознаете, поскольку по умолчанию считаете, что слышите точно так же, как другие люди.
Конечно, можно возразить, что существует некая базовая конструкция, лежащая в основе всех нас. В конце концов, мы относимся к определенному подотряду высших приматов, мы не насекомые, не ракообразные и даже не полуобезьяны.
Но у стандартизации есть ограничения. Некоторые из нас – продукты азиатской производственной линии, другие – африканской, третьи – скандинавской. Мы – полностью ручная работа и органика, в нас нет никаких готовых компонентов и искусственных добавок. Представьте себе восемь миллиардов гитар, изготовленных вручную в ста девяноста пяти разных странах из местных материалов. Сколько из них будут звучать одинаково?
Просто смиритесь: вы не точно такая же гитара, как люди вокруг вас.
Возможно, вы совсем другая гитара.
Раньше у меня был отличный слух.
Не в том смысле, что я воспринимал музыку лучше Брайана Уилсона, у которого было лишь одно рабочее ухо, чтобы записать God Only Knows, или лучше выдающейся перкуссионистки Эвелин Гленни, которая страдала от глубокой потери слуха на протяжении всей карьеры. Я только хочу сказать, что при производстве меня обошлось без сбоев, и все детали оказались на своих местах.
По мере взросления мы обычно теряем верхнюю часть диапазона – утрачиваем способность распознавать высокие частоты. После того как мне исполнилось пятьдесят, я стал все сильнее выкручивать ручку высоких частот на усилителе. Без сомнения, более молодой версии меня это пришлось бы не по душе. Вот только более молодой версии меня больше нет.
По общим стандартам я уже достаточно стар: на семь лет старше, чем Бетховен в год своей смерти. Он дожил всего до пятидесяти шести. В том же возрасте умерли Рик Джеймс, Ранкин Роджер, Уоррен Зивон, Денис Джонсон из Primal Scream, Грант Харт из Hüsker Dü и Дэвид Р. Эдвардс, фронтмен моей любимой валлийской группы Datblygu. Куда меньше повезло Чайковскому (пятьдесят три), Малеру (пятьдесят), Джону Колтрейну (сорок), Шопену (тридцать девять), Моцарту (тридцать пять) и Роберту Джонсону (двадцать семь). Никто из них не умер от передоза и не был убит. Просто некоторые из этих миллиардов гитар, сходящих с конвейера, оказываются недолговечны.
Зато никто из этих музыкантов, не считая Бетховена, не успел потерять верхнюю часть слухового диапазона.
В общем: уи-и-и-и, иди ты, тиннитус!
Невыносимо ли это состояние? Для кого-то – может быть. Слова, которыми пациенты описывают это заболевание, могут быть довольно сильными. Отчаяние, безысходность, инвалидизация, истощение и суицидальные мысли – все это наводит страх.
Однако на деле не наблюдается корреляции между звоном в ушах и суицидом. Скорее всего, история человека, услышавшего от врачей, что они ничего не могут поделать со звоном в его голове и немедленно сбросившегося с крыши высокого здания, – не больше, чем городской миф. Как правило, люди привыкают жить с недугом, поразившим с возрастом их уши (как и с другими недугами, от которых страдают глаза, суставы, зубы, гениталии и кожа). Деваться-то некуда.