Принцесса на горошине - стр. 7
Что ж, погоревала, смирилась. Не за старика идёт, и то хорошо.
Не смирилась, конечно, да что сделать она может? Даже выговориться Николетт не перед кем. Разве что перед единственной душой родной:
– Полон дворец народу, подруг закадычных, кем надо сквозь решето просеянных, участливых, заботливых – только кашляни, стая налетит, а что в сердце наболело доверить некому. Разве что тебе, Смеральдина. Старенькая ты у меня стала. Уеду я в прекрасное Гранадское королевство и никогда тебя больше не увижу. Уйдёшь ты по лунной дорожке к маме моей. Нет-нет, я не плачу. Прости, я знаю, что ниточка меж нами никогда не порвётся. Это так, накатило.
– Мур-р!..
– Спасибо, родная. Я уже успокоилась. Ну так вот, слушай: – Прислали мне портрет моего избранника. И впрямь не старый. Симпатичный. Подбородок, правда, длинноват, но это если уж совсем придираться. А так, глядится мужественно, благородно глядится.
В придачу к портрету расписали его словесно – и умён-то он, и добр, и щедр. Голоса даже в гневе не повысит.
Ну и с меня ответным подарком портрет нужен. Стала я позировать тому же художнику, что Филиппа писал. Нашим мастерам жених такого ответственного дела не доверил, своего прислал.
Сначала маэстро набросок сделал. И вышла я как живая – самую суть художник ухватил.
Потом с этого наброска написал он что-то вроде эскиза. Позировать уже не нужно было – я просто сидела рядом и смотрела, как под умелой рукой мой облик становится чуть нежнее, чуть воздушнее, чуть строже.
Когда пришло время сам парадный портрет писать, мне не до него было – я свадебные платья примеряла. Вот вместо меня одно такое роскошное платье позировало.
Но меня же любопытство разбирало – как я там вышла, на портрете? В общем, сбежала я от портних, пробралась с мастерскую. Глянула на картину, и не узнала себя. – Стоит кукла в шелках и кружевах. Губы в равнодушной улыбке изогнуты, глаза пустые фарфоровые. Перевела я взгляд на художника, а он усмехнулся в ответ: – А Вы как думали, Ваше Высочество? Вот такой Ваш будущий супруг хочет Вас видеть. И другая ему ни к чему. Так что и в жизни Вам придётся этому портрету соответствовать.
Подумала я, и спрашиваю, ответ уже подозревая – Ведь портрет Филиппа тоже Вы писали? Так чего я ещё не знаю? Клянусь, я Вас не выдам.
Художник невесело усмехнулся и достал два небольших наброска. Тут я и ахнула. – Уродливый подбородок, костистый череп, обтянутый кожей. Не был бы королём, сказали бы, что убогий.
– Надо бы, конечно, порвать наброски, сжечь от греха, да рука не поднимается. Вот и вожу с собой, нигде оставить не решаюсь – вдруг кому в голову придёт порыться в вещах. А видно, сожгу я их, не стану рисковать.
– Так неужто не простит? Он же добрый, милосердный. Как мне сказали.
– Ага, велит палачам на дыбу вздёрнуть и простит, снова вздёрнет и снова простит.
– Добрый, милосердный…
– А разве могли Вам сказать что-то иное?
* * *
Трудно, просто невыносимо одиночество среди толпы. Особенно когда и возраст у тебя такой, что хочется с кем-то о задушевном пошептаться, с кем-то поплакаться, с кем-то посмеяться. Не всё же выговариваться Смеральдине. Только никак не получалось у Николетт сблизиться хоть с кем-то из назначенных её в подруги девочек. За все эти годы. Все это лауры, мелисенты и мари-луизы были при ней, но не с ней. Наверное где-то в другом месте они были обыкновенными живыми девочками, а здесь только благовоспитанными юными леди.