Прежде чем мы стали чужими - стр. 16
– Я только хотел…
– Извини, – она снова наклонилась, на этот раз позволив мне убрать прядь.
– Ты так сладко пахнешь, – заметил я. Ее лицо было в нескольких сантиметрах от моего, и она смотрела прямо на меня. Ее взгляд остановился на моих губах. Я провел по ним языком и немного придвинулся к ней. Она отвернулась.
– Ну, идем?
Но я не чувствовал себя отвергнутым. Напротив, ее настороженность только больше притягивала меня. Мне было интересно.
– Похоже, тут у них полно пьянчужек, – сказал я, когда мы вышли на улицу. – Как ты думаешь, у них тоже берут кровь?
– Не знаю. Я никогда об этом не думала.
В небе сияло солнце, в кустах чирикали птички. Грейс вдруг замерла на месте. Наклонив голову, она внимательно наблюдала за муравьиной дорожкой, огибающей урну.
– Чем мы теперь займемся? – спросил я.
Она подняла голову.
– Хочешь, достанем травки и пойдем в Вашингтонский парк?
Я засмеялся.
– Думал, ты уже никогда не предложишь.
– Пошли, укурок.
Она схватила меня за руку, и мы пошли. Спустя квартал она попыталась освободить свою руку, но я не пустил.
– У тебя такие крошечные ручки.
На углу, пока мы ждали зеленого светофора, она все же вытянула свою руку из моей и подняла ее кверху.
– Крошечные, но страшные и костлявые.
– А мне нравятся.
Зеленый наконец загорелся, и я снова поймал ее ладонь.
– Пошли, скелет.
– Смешно.
Но всю остальную дорогу она больше не отнимала своей руки.
Мы зашли в Стариковский приют, и я захватил свою камеру. Грейс взяла одеяло и самый тощий косяк, какой я видел в своей жизни. Уже на выходе, когда мы проходили мимо стойки, Дарья, комендант общежития, спросила:
– Куда это вы направляетесь?
– В парк, – ответила Грейс. – А ты что тут делаешь?
Закинув в рот остаток рыбной палочки, Дарья сказала:
– Сегодня заселяется куча народу. Меня совсем задергали. Лучше уж просто сидеть тут. Между прочим, Грейс, я хотела с тобой поговорить. Играть на виолончели по ночам – это слишком. В первые дни, когда почти никого не было, еще куда ни шло, но теперь…
– Я живу прямо за стенкой и не имею ничего против, – встрял я.
Грейс обернулась и сделала мне предупреждающий знак:
– Не надо. Все нормально. Дарья, я больше не буду.
Мы вышли на улицу.
– Эта Дарья выглядит, как мужик, правда? Как Дэвид Боуи или кто-то в этом роде?
Грейс скорчила рожицу.
– Да, но Дэвид Боуи сам похож на женщину.
– Верно. Может, тебе стоит разучить несколько его песен, Дарье на радость.
– Может, я и разучу.
В парке она расстелила одеяло возле большого платана и села на него, прислонившись спиной к стволу. Я улегся рядом на живот, лицом к ней. Под моим взглядом она подпалила косяк, затянулась и передала его мне.
– Думаешь, нас тут не заловят, когда мы курим вот так, в открытую?
– Нет, я все время сюда хожу.
– Одна?
– Тут тусуется куча народу с музыкального факультета. – Она сделала глубокую затяжку, и вдруг, взглянув вверх, подавилась и закашлялась, выпустив изо рта клуб дыма. – О, черт!
– Что такое?
Обернувшись, я увидал мужчину тридцати с лишним лет, идущего в нашу сторону. У него были штаны цвета хаки и заметно поредевшие волосы.
– Кто это? – спросил я, хватая и быстро туша косяк.
– Это Дэн – в смысле, профессор Порнсайк. Один из наших преподов.
– Ты зовешь его Дэн?
– Он сам так велел. Наверно, ему не нравится его фамилия.
– Его можно понять.