Последний занавес - стр. 12
– Ради Бога, не думайте, что у меня какие-то дурные намерения, – заговорил он. – Честное слово, вам нет никакой нужды дергать шнур вызова проводника.
– Какой шнур? Я и понятия не имела, что такой есть, – сказала Трой.
– Вы ведь Агата Трой, так? – нервно продолжал молодой человек. – Я не мог ошибиться. То есть я хочу сказать, какое поразительное совпадение, а? Еду себе, читаю журнальчик – и что же вижу? Вашу великолепную, божественную фотографию. Поразительно, чудо какое-то. И даже если бы у меня возникла хоть тень сомнения, ее стерла бы эта страшная история, которую вы читаете.
Трой перевела взгляд с книги на молодого человека.
– Вы о «Макбете»? – спросила она. – Боюсь, я не совсем вас понимаю.
– Да ну, все же так ясно, – возразил он. – Правда, я не представился, верно? Меня зовут Седрик Анкред.
– Ах вот как, – помолчав, вымолвила Трой. – Ну да, конечно.
– Ну и наконец, на конверте написано ваше имя. Боюсь, я совершенно бессовестно пялился. Но до чего же здорово, что вы действительно будете писать портрет Старика во всех этих старинных причиндалах. Вы и представить себе не можете, что это за костюм! А этот его ток[13] сделал из чистой стали очень влиятельный человек. Он мне дед. А мать – Миллимент Анкред. Моего отца – только пообещайте никому не говорить – звали Генри Ирвингом Анкредом. Можете себе представить?!
Трой не нашлась что ответить на этот монолог и откусила еще кусок сандвича.
– В общем, сами видите, я просто должен был вам представиться, – продолжал он, явно желая произвести впечатление «обаяшки» (как Трой назвала это про себя). – Я ведь так обожаю ваши работы, и перспектива знакомства с вами с самого начала просто не давала мне покоя.
– Да, но откуда вам стало известно, что я собираюсь писать сэра Генри? – осведомилась Трой.
– Вчера вечером я позвонил дяде Томасу, и он мне все рассказал. Вообще-то я был еще раньше призван пред светлые очи, но решил не ездить, однако после разговора с дядей Томасом сразу переменил планы. Видите ли, – продолжал Седрик с мальчишеской откровенностью, которая показалась Трой нестерпимой, – видите ли, вообще-то я тоже пытаюсь писать. Рисунку в школе живописи обучаюсь. Сегодня, конечно, все очень строго и мрачно, но мы все же чего-то пытаемся сделать.
На нем был серебристо-серый костюм. Рубашка – светло-зеленая, пуловер – темно-зеленый, галстук – оранжевый. Глаза довольно маленькие, а посредине мягкого округлого подбородка – ямочка.
– Если позволите обратиться к вашим произведениям, – говорил тем временем Седрик, – то в них есть нечто такое, что буквально магнетизирует меня. Как бы это сказать… форма всегда гармонирует с содержанием. Я имею в виду, рисунок не произвольно навязывается теме, но с неизбежностью вырастает из нее. Единство, всегда единство. Или я чушь мелю?
Это не было чушью, что Трой с неохотой вынуждена была признать. Вообще-то она не любила говорить с посторонними о своей работе. Несколько секунд Седрик Анкред не сводил с нее взгляда. У нее возникло неприятное подозрение, что он ощущает ее антипатию. Дальнейшее его поведение было неожиданным. Он провел ладонью по волосам, светлым, влажным и волнистым.
– О Господи! – воскликнул он. – Ну что за люди! Чего только не скажут! И ведь не остановишь, вот как вы. Боже! Ну отчего жизнь всегда так отвратительна?