Последние часы в Париже - стр. 34

– Элиз, моя дорогая. Какое счастье. – Мсье Ле Бользек вышел из-за стеллажа. А следом за ним – человек в форме. Немец, что был здесь в тот вечер.

– Bonsoir, mademoiselle. – Он дерзнул протянуть мне руку, как будто мы были знакомы.

Я не шелохнулась, уставившись на него. Он даже имел наглость смотреть мне в глаза, но, клянусь, я не собиралась отворачиваться первой и с холодной стойкостью выдержала его взгляд. Должно быть, прошла пара мгновений, хотя казалось, что время растянулось до бесконечности. Я успела заметить, что радужки у немца прозрачно-голубые, как аквамарин в моем кольце. В конце концов он опустил глаза.

– Мне лучше уйти, – произнес он.

Я почувствовала себя триумфатором. И пусть его плечи поникли, а голос прозвучал печально – ничто не могло испортить вкус моей победы.

– Тебе не обязательно уходить, – быстро проговорил мсье Ле Бользек, поглядывая на меня.

Но немец пожал руку мсье Ле Бользеку, кивнул мне, надел фуражку и вышел.

Как только за ним закрылась дверь, мсье Ле Бользек повернулся ко мне.

– Ты не должна быть такой враждебной.

– Мы воюем с ними! – Сердце заколотилось от возмущения. – Он – бош!

– Но он не несет ответственности за войну.

– Они все несут ответственность! Все до единого.

Мсье Ле Бользек покачал головой и вздохнул.

– Он совсем еще мальчик, если на то пошло.

Я закатила глаза, гадая, не найдет ли он еще какие-нибудь оправдания для боша.

– Его зовут Себастьян, Себастьян Кляйнхаус. Он наполовину француз. Его мать – француженка, а отец – немец.

– Je m’en fous[41]! Какое это имеет значение? Он носит нацистскую форму! – Я выдержала его взгляд, словно бросая ему вызов. Правда, почувствовала себя неуютно в этом противостоянии.

Звякнул колокольчик, заставляя нас обоих повернуться к двери. Вошел молодой человек под руку с пожилой дамой.

– Bonsoir, mademoiselle, monsieur. – Они поздоровались с нами и направились к книжным полкам.

Мсье Ле Бользек повернулся ко мне.

– Забавная эта штука – национальность. Что на самом деле значит быть французом? Или немцем?

Я не совсем понимала, к чему клонит мсье Ле Бользек, и не горела желанием продолжать эту беседу при свидетелях. Разумным казалось просто уйти, но не хотелось расставаться на плохой ноте. Да и книгу купить не мешало бы.

– Ты слышала о гитлерюгенде? – продолжил он.

– Да. – Я сознавала, что нас могут услышать те двое, но они как будто были поглощены книгой, которую вместе просматривали.

– Идеологическая обработка целого поколения. Блестящая идея Гитлера. – Он слегка понизил голос. – Все было построено на национализме. И он не оставил им выбора. Все, начиная с двенадцати лет, должны были вступить в организацию.

– Ума не приложу, почему вы так настойчиво ищете ему оправдания, – прошептала я.

Он тронул меня за локоть.

– Это не оправдания, Элиз. А причины. Когда доживешь до моих лет, ты увидишь мир по-другому, поймешь, что за каждой историей стоит другая история. – Он наклонился ближе ко мне. – Не торопись судить.

Пожилая дама громко кашлянула, и, оглянувшись, я увидела, как молодой человек потирает ей спину. Похоже, это не помогло. Она снова закашлялась, и я невольно поморщилась.

Мсье Ле Бользек поспешил в заднюю комнату и быстро вернулся со стаканом воды. Он протянул стакан даме, положил руку ей на плечо. Она сделала глоток, глядя на него слезящимися глазами.