Последнее слово шамана - стр. 32
Огромное черное рогатое, как лось, дерево, стоявшее на краю выруба, было видно издалека. Оно намного было выше молодых берез, растущих на вырубе, сосняка, вставшего плечом к плечу, чтобы не пропустить в свой бор осину с березой, пытающуюся своей ордой подчинить себе все лежащие вокруг земли.
Виктор сказал, что это многовековой кедр, молния его лет двадцать назад сожгла. И сейчас для них это – главный ориентир. Именно под ним находится тропка к избе. От рогача до неё шагов пятьдесят будет. А хозяин, построивший ее, – знаменитый на всю округу был охотник. Звали его Петр Павлович Тихонов. На медведя он один ходил и на лося без собак и друзей. Чуял он, когда гонимый им сохатый будет возвращаться к своему старому следу, чтобы запутать охотника. И Тихонов в этот момент возвращался назад и брал его.
– А могилка его невдалеке от избы, – продолжает свой рассказ Муравьев. – Когда совсем состарился, как собака, ушел из дома и не вернулся. Весь город подняли тогда на поиски деда. А нашел его твой друг, Кузьма, через год. Пришел в эту избу и нашел его кости. Удивительно, ни волк, ни росомаха, ни медведь не тронули трупа старика. На том месте и крест поставили, и похоронили деда.
– Та, та, – вспомнил эту историю Степнов. – Та, та.
– Мишенька, а ты ничего не чуешь? – Муравьев осматривался. – Запах здесь стоит такой, как у дороги. Не чуешь?
Виктор, сказав Михаилу, чтобы остался на месте, сам исчез в бору. Вышел из него так же тихо, как и вошел, через полчаса. Чтобы не испугать Михаила, несколько раз постучал палкой по дереву.
– След видел, как медвежий, но больно широкий, – вздохнул он. – Великаний. Фу-у, даже не знаю, что и думать об этом. В прошлом году такой же след видел, в декабре, в малиновском бору, у Эсски. По следу этого йети пошел, в волчью шкуру с двумя передними лапами уперся. Она висела на нижней ветке березы, свежая, видно, часа два-три назад с ним этот великан разделался. Поэтому не пошел дальше по его следу, с шатуном опасно встречаться.
Потом в феврале снова столкнулся с его следом, он там оленя задрал, опять же на Эсске, на восьмом километре, это в пятидесяти километрах от того места. А морозы этой зимой какие были? Около сорока градусов и больше… А он, видишь, не боится их. И вот снова след того же медведя. Ничего не понимаю, что же его привело сюда? А знаешь, как руки чешутся добыть этого великана, хотя бы не добыть, а увидеть этого старика.
– Таика?
– Да, да, Мишенька, ему, судя по следу, под шестьдесят лет или около того. Редкий медведь. Ростом, наверное, метра под три. На Эсске, у той избы, где еще вчера мы жили с тобой, его след видел. И здесь он такой же. Не один и тот же ли это медведь? Боюсь, что и здесь мы с тобою не задержимся, пойдем к Хромой белке, за Торн.
– Сама?
– Да, Мишенька, к шаману нужно идти, а то уже поджилки у меня трясутся. Этого еще не хватало. Сколько мне Бог отпустил жить, не знаю, но так неохота погибнуть в лапах медведя. Знаешь, сколько я их загубил в свое время?
– Нат.
– Тридцать восемь, – не сводил глаз с Михаила Муравьев.
– О-о-о.
– Вот тебе и «о-о», Мишенька. Но у меня теперь другие планы, Мишенька. Пока не разделаюсь с другим косолапым, нет желания уходить на тот свет. Давай выздоравливай быстрее, будешь моим помощником, если не забоишься, конечно.