Помощница для Тирана - стр. 9

– Страх. Чего вы боитесь больше всего? – последовал следующий удар.

– Не успеть, – выдохнула я, и голос предательски дрогнул. – Боюсь, что время закончится раньше, чем я смогу что-то сделать.

– Ваш главный недостаток, Вероника Степановна? – Тиран подался вперёд, сцепив на столе кисти в замок и взглядом будто прожигая во мне дыры.

– Нетерпимость к идиотам. Боюсь, нам будет сложно сработаться, – а это ляпнула прежде, чем осознала, что откровенно дерзила.

Стальной на миг умолк, сощурил серые глаза и откинувшись на спинку кресла.

Щелчок, и в его взгляде что-то поменялось. Тиран холодно уточнил:

– А на какой компромисс со своей совестью вы готовы пойти ради денег? Где ваша черта? – чуть склонил голову набок, и я инстинктивно вжалась в спинку стула. Он словно хищник загонял жертву, наслаждаясь каждым её вздрагиванием.

Я молчала, потому что ответ на этот вопрос прямо сейчас лежал перед ним в виде моего дрожащего, загнанного в угол существа. Я уже была за чертой. Я сидела здесь, готовая продать себя в рабство человеку, который открыто наслаждался моим унижением.

Когда я была уже на грани, когда слёзы обиды и отчаяния подступили к горлу и я готова была вскочить и сбежать, он вдруг откинулся на спинку своего кресла. Молчание длилось, кажется, целую вечность. Он просто смотрел на меня, а я чувствовала, как под этим взглядом рушатся последние остатки моей гордости.

Наконец, он молча выдвинул ящик стола, достал толстую папку с документами и ручку. Небрежным жестом пододвинул их ко мне, а следом с чуть слышным щелчком положил и дорогую ручку:

– Контракт, – коротко бросил он.

Мои пальцы похолодели. Я открыла папку. Это был не трудовой договор. Это была дарственная на мою жизнь. И приложение к ней.

Пункт о неразглашении любой информации, касающейся его личной и деловой жизни, занимал три страницы, а сумма неустойки за его нарушение могла бы обеспечить безбедную старость небольшому африканскому государству. Пункт о ненормированном рабочем дне с формулировкой «двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, по первому требованию Работодателя». Пункт о его праве расторгнуть этот договор в любую секунду без объяснения причин и выплаты компенсации.

Это была не работа. Это было рабство. Красиво оформленное, юридически безупречное рабство.

Я подняла на него глаза. В них по-прежнему плескался ледяной шторм. Он ждал. Наслаждался моментом моего падения.

– Подписывайте, Романова. Или уходите. Третьего не дано.

Я взяла ручку. Её тяжёлый металлический корпус холодил кожу. Один росчерк – и моя жизнь перестанет мне принадлежать. Но другой росчерк, сделанный врачом в немецкой клинике, подарит жизнь Лизе. Выбор был очевиден.

Моя рука дрожала так, что я едва могла удержать ручку. От волнения строчки разбегались и вместо осмысленных слов договора, перед глазами стояло бледное лицо Лизы. Слышала не его бархатный голос, а тиканье таймера, отсчитывающего её жизнь.

Я глубоко вздохнула и поставила свою подпись. Жирную, размашистую, похожую на кляксу. Кляксу на моей свободе. Щелчок колпачка ручки прозвучал в оглушительной тишине как выстрел.

Стальной молча забрал у меня контракт, даже не взглянув на него. Снова открыл ящик и бросил на стол платиновую банковскую карту. Она со стуком ударилась о полированную поверхность, и этот звук прозвучал для меня как щелчок запираемого замка.