Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки - стр. 22

Период неприсутствия (доимперский период) оказался для двух стран единственным периодом отношений вне парадигмы «колонизатор/колонизованный». Тогда Россия была представлена в грузинской литературе «солнцем с севера», а Грузия – древней страной (Колхидой, Иверией), красавицей, расположившейся у южного подножия России. После вступления Грузии под протекторат Российской империи из-за сложившейся политической иерархии «империя – колония» произошло изменение основных нарративов. Политическая составляющая стала причиной появления в грузинской литературе, например, образа России-агрессора, покорившей Грузию, а в русской, наоборот, укрепился и расцвел романтизированный образ южной страны. Имперская литературная традиция стала сводиться к сквозным темам, мотивам и дискурсам: свобода/несвобода, Грузия как экзотическая красавица, край богатой природы, вина и застолья, инициированная грузинами дружба с русскими. Зародившись в XIX веке, эта традиция просуществовала многие десятилетия. Кроме того, внутри нее появились новые изобретенные традиции.

Роскошной Грузии долины

Ковром раскинулись вдали;

Счастливый, пышный край земли!

М. Ю. Лермонтов. Демон (1829–1839)

Кругом меня цвел божий сад;

Растений радужный наряд

Хранил следы небесных слез,

И кудри виноградных лоз

Вились, красуясь меж дерев…

М. Ю. Лермонтов. Мцыри (1839)

Ведущим нарративом имперской литературной традиции был нарратив «Грузия-рай». В XIX и XX веках в путевых записках, воспоминаниях, художественных произведениях литераторов встречаются описания природы и эмоциональных впечатлений, полученных в Грузии, которые со временем сложились в миф «Грузия-рай» и словосочетание «солнечная Грузия». Например, у А. А. Бестужева-Марлинского, оказавшегося в Кахетии у Алазанской долины: «Я стоял очарованный, как Адам в земном раю в первый вечер своего бытия…» (Дорога от станции Алматы до поста Муганлы, 1834). Восприятие края как абсолютно благополучного было заимствовано русскими романтиками-колонизаторами XIX века из грузинской литературы. Существуют два предположения о корнях восприятия Грузии как рая: одно связано с известным грузинским мифом о том, что Бог отдал грузинам, опоздавшим на раздачу земель, территорию, которую оставил для себя; другое сводится к тому, что русские романтики переняли тему о Грузии-рае из шедевра грузинской средневековой литературы – поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». В поэме широко развита тема Эдема, на что обращает внимание Звиад Гамсахурдия в книге «Язык образов „Витязя в барсовой[10] шкуре“» (Гамсахурдия, 1991). Например, если перевести последнюю строку поэмы – «В их владениях коза и волк паслись вместе» (Руставели, 2015. С. 231), то, исходя из комментариев Н. Сулава, в строке воссоздана картина всеобщей гармонии и «Таэп, бесспорно, основан на пророчестве Исаии» – Ис. 11, 6. Ис. 65, 25 (Там же. С. 319).

В русскоязычном контексте миф о Грузии-рае складывался из нескольких положений. Во-первых, тема богатой природы и изначальной свободы человека («На холмах Грузии лежит ночная мгла…» – Пушкин, 1829; «Там, где, сливаяся, шумят, Обнявшись, будто две сестры, Струи Арагвы и Куры», – «Мцыри», Лермонтов, 1839); во-вторых, тема продуктового изобилия, особенно важная для спасавшихся от войн; в-третьих, единое вероисповедание в России и Грузии, сближавшее два народа; в-четвертых, культурные связи (в русской литературе XIX века декларировалось значение Кавказа/Грузии как истока русской поэзии: «Кавказу как будто суждено быть колыбелью наших поэтических талантов, вдохновителем и пестуном их музы, поэтическою их родиною!» (Белинский, 1841). В начале XX века мысль о существовании особого – грузинского – мифа передал Осип Мандельштам в статье «Кое-что о грузинском искусстве» (1922): «Я бы сказал, что в русской поэзии есть свой грузинский миф» (см.: Мандельштам, 1990. С. 260–261). Поэт обратил внимание на изобилие, свободу и особую привлекательность Грузии, которую связал с «грузинским эросом».