. Слабость системы Гегеля он видит в ее абстрактном и сугубо идеальном характере. Следствием является то, что «гегелев абсолют есть нечто доступное весьма разнообразным толкованиям и может быть настолько же отождествлен с духом, как и с материальною силою»
[188]. С позиций «философии тождества», исходя из гносеологических принципов объективного идеализма, государственники выступали с критикой субъективно-идеалистических неокантианских и позитивистских идей, получивших распространение в конце XIX – начале XX в. Так, Чичерин критиковал субъективистские и волюнтаристические теории, например, А. Шопенгауэра и его русских последователей. Полемизируя с С.Н. Трубецким, он писал, что автор, «к сожалению, увлекся фантастической логикой Шопенгауэра, которая попутала его, вопреки очевидности, видеть субъекты в столах и подушках»
[189]. Возражая против принижения знания перед мистикой и субъективизмом, он писал: «Разум не есть пустая шляпа, а живая деятельная сила, которая в себе самой носит свои начала и только в силу этого может быть органом истинного знания»
[190]. С этих позиций Чичерин критиковал взгляды В.С. Соловьева, его религиозную и этическую проповедь
[191]. Характерно, что полемику с молодым В.С. Соловьевым начал еще К.Д. Кавелин, который критиковал его за неоправданное увлечение Шопенгауэром и Гартманом, видя в этом учении «вспышки угасающего отвлеченного идеализма», характерного для сложных переходных эпох, сравнивал его со спиритизмом и рассматривал как своеобразную реакцию на материализм. Сам же Кавелин в это время склонялся к позитивизму, подчеркивая значение И. Канта и О. Конта для развития науки
[192]. Вместе с тем определенное значение имело противопоставление позитивистским представлениям гегелевского тезиса об органическом, закономерном характере развития общества и его познания, в соответствии с которым «высшая цель познания, исходящего от явлений, состоит в познании управляющих ими законов». Выдвигая априорный метод против волны эклектики и эмпиризма, Чичерин утверждал, что «метафизика… является руководительницею опыта»
[193], что в условиях того времени имело положительное значение.
Наиболее отчетливо тенденция к неокантианской интерпретации и критике Гегеля проявляется у поздних государственников, прежде всего у Н.М. Коркунова. В многократно переиздававшемся курсе «Истории философии права», в разделе «Спекулятивные системы» находим подробный критический анализ философии Гегеля и русских гегельянцев. Автор скептически отмечает, что Гегель отождествил мышление и бытие с помощью изобретенной им диалектической методы, основанной на необходимом движении духа по трем стадиям развития: «Согласно своему учению о тождестве законов мышления и бытия, он не ищет понимания существующего в его непосредственном изучении, а привносит это понимание, как готовую, априорно данную диалектическую формулу»[194]. С неокантианских позиций дается Коркуновым критика диалектического метода: отрицание онтологического монизма философии тождества при водит его к неверным гносеологическим выводам, критике абстрактного метода познания вообще: «Диалектическая схема оказывается приложи мой ко всему, но вместе с тем она ничему в сущности и не научает нас. Это… не уравнение, а простое тождество… оно не раскрывает со бою действительных объективных законов явлений».
