Подруга дочери. Запретное исцеление - стр. 10
– Да… – шепчет Вера. – Я всё помню. Словно только вчера было. И помню, как после каждой нашей проказы вы ругались, но всё равно давали нам по мороженому.
– Точно, ругался и смягчал ругань угощением. Иногда это происходило так часто, что я всерьёз начинал опасаться, не разболеетесь ли вы ангиной!
Впервые за долгое время улыбаюсь, смеюсь по-настоящему. До боли в скулах с непривычки.
– А помните, – продолжает Вера, – как вы учили нас кататься на велосипеде? И как мы с Машкой вечно падали, а вы каждый раз говорили, что настоящие герои не боятся синяков и ссадин, а потом обрабатывали их зелёнкой и дули, чтобы не щипалось?
Я киваю, чувствуя, как горло сдавливает спазм. Как же давно я не вспоминал эти моменты. Как же давно не позволял себе просто… жить.
– Да, – шепчу я. – Помню.
И впервые за долгое время ставшая привычной тишина дома не давит. Сейчас она наполнена воспоминаниями, теплом и чем-то ещё – может быть, надеждой? Светом? Верой?..
Говорим мы оба. Я – больше, чем говорил за последние пять лет. Словно слова, которые я столько времени держал в себе, рвутся наружу, освобождая место для чего-то нового. Она – оживляется, жестикулирует, забывая на время о шраме, о стеснении. Её глаза светятся тем же озорным огоньком, что и у Маши. И я вдруг понимаю – они действительно были как сёстры. Такие одинаковые. Такие непохожие. Но очень близки. И сейчас, несмотря на наше веселье, я вижу в глубине озёр её глаз ту же глухую тоску, что сидит во мне. Она тоже скучает.
Сидя напротив Веры, я чувствую, как что-то внутри меня меняется. Как будто впервые за долгое время я вижу не только боль и потерю, но и жизнь. Живую, настоящую, с ароматом свежей выпечки и блеском искренних слёз в глазах. С этим тёплым смехом, который возвращает меня в те дни, когда всё было возможно, когда будущее казалось бесконечным, когда моя девочка была жива.
И пусть это всего лишь мгновение, но оно наполняет меня надеждой. Надеждой на то, что жизнь может продолжаться. Что боль может утихнуть, пусть и не исчезнет совсем. Что воспоминания могут быть не только источником страданий, но и источником счастья.
Чай остывает. Пирог съеден. Солнце клонится к закату, окрашивая веранду в золотистые тона. Я смотрю на Веру. На её оживлённое лицо, на сияющие глаза. В них нет той тяжёлой вины, что была на кладбище. Есть тепло. Есть жизнь. И что-то внутри меня, давно замёрзшее, начинает потихоньку оттаивать. Это… приятно. Опасно, но приятно. Словно первые весенние лучи пробиваются сквозь вековые льды.
– Ой, как поздно! – Вера смотрит на часы и вскакивает. – Бабушка заволнуется! Мне пора, Роман Андреевич!
– Я провожу тебя, – говорю я, вставая. Слова вылетают сами собой. – Уже темнеет. Через весь город идти.
– Нет-нет, что вы! Не надо! – Она протестующе машет руками. – Я одна дойду! Не беспокойтесь!
– Провожу, – настаиваю я твёрдо. – Бабушка твоя мне потом спасибо не скажет, если что. Да и… – я запинаюсь, – и мне спокойнее.
Она смотрит на меня, немного смущённо, потом кивает.
– Хорошо. Спасибо.
Мы идём по тихим вечерним улицам Солнечного. Фонари ещё не зажглись, только последние отблески заката светятся акварельными мазками на стенах домов. Воздух тёплый, наполненный запахами травы и цветов. Идём молча, но молчание это уже не неловкое. Оно спокойное. Напряжённое, но… хорошее. Правильное. Я иду чуть впереди, она – чуть сзади. Слышу её лёгкие шаги, и в этом простом звуке – какое-то странное умиротворение.