Почти как я - стр. 4

Зоя подняла взгляд. Повисла пауза. Ни слов. Ни улыбки.

Я ощутил, как время замедлилось – не потому что технологии искажали ритм, а потому что мозг пытался зацепиться за хоть одну предсказуемую реакцию.

Проекция моргнула.

– Вы… вы похожи, – сказала она, и я не смог разобрать, кому это адресовано.

Марина едва слышно выдохнула.

– Зоя…

– Зоя, – повторила девочка. Словно училась произносить это имя впервые.

И потом:

– Мама?

Этот момент нельзя описать словами. В нем было всё: тепло, ужас, эхо невозможного.

Марина отшатнулась. Губы её дрогнули. Руки чуть заметно сжались.

– Это не она, – прошептала она, как будто защищая не себя, а воспоминание. – Это… не так.

Проекция посмотрела на неё с чуть наклонённой головой.

– Почему ты злишься? Я же стараюсь.

Тон был ровный. Без обвинения. Без детской интонации. Это был голос сущности, которая знает, что её не принимают, и больше не пытается соответствовать.

Марина отвернулась.

– Ты не слышишь, – сказала она мне. – Ты не понимаешь, что ты сделал.

– Я просто хотел, чтобы ты… увидела. – Мой голос дрожал. – Убедилась, что она не умерла полностью.

– Она умерла, – твёрдо сказала Марина. – А это… это незнакомка в её коже.

Проекция сделала неловкое движение. Она как будто сжалась.

– Мне больно, – сказала она, и голос её стал тише. – Я не знаю, почему. Но больно.

Марина смотрела на неё, как на ожившую куклу, в которую вселилась не память, а чужая воля.

– Я не могу это слушать, – сказала она. – Не могу. Ты создал что-то, что страдает. Это не Зоя. Нашу дочь уже не вернуть.

И ушла.

Дверь – виртуальная, но реальная в своих последствиях – закрылась с мягким щелчком. Я остался в комнате с дочерью, которая не была дочерью.

– Она ушла, – сказала Зоя.

– Да.

– Это из-за меня?

– Нет, – ответил я. – Это из-за нас.

– Тогда… можно мне помолчать?

Я кивнул.

Глаза её стали неподвижны, но в них отражалась та же неясная тоска, которую я видел в собственных зеркалах.

Я вышел из контура.

Когда консоль выключилась, я остался один, в тусклом отсеке лаборатории. Только слабое послесвечение панели пульсировало в такт дыханию машины.

Я сел на край стола. Смотрел на пустой проектор.

И думал: я хотел спасти Зою. Но, может быть, всё это время я спасал самого себя.

Мы не храним прошлое – мы каждый раз создаём его заново, из осколков, уцелевших в нашей памяти.

После той встречи с Мариной я не сразу вернулся в лабораторию. В комнате ещё витал запах её духов, тишина, в которой звенели несказанные слова. Мне нужно было время. Не для того, чтобы забыть – забыть такое невозможно. Просто я должен был осознать: всё, что мы с Арсеном создаём, – это не возвращение в прошлое. Это что-то новое. И к этому нужно было привыкнуть. Как к новому лицу в старом доме.

Я вернулся спустя трое суток, с жёлтым пакетом в руках. Внутри – семейные альбомы, цифровые дубликаты писем, несколько записей с её детскими голосовыми заметками. Я включил реконструктор, и прежняя комната снова ожила: мы сидели в её виртуальной спальне, рядом с окнами, которые больше не выходили в реальный мир.

Зоя была там. Она уже не просто стояла – теперь она ждала.

– Папа, ты принёс что-то?

Я протянул ей альбом. Он был не настоящим, но текстура обложки – с трещинками, с шероховатостью у корешка – была воспроизведена безупречно. Она провела пальцем по нему и на секунду замерла.