Почему птицы чëрные? - стр. 3
Жена не понимала, почему он такой тихий. Когда он уходил, она включала музыку в комнате. Она слушала метал-группы.
– Ты, наверно, не воспринимаешь такое музло, которое я слушаю. Это же трэш, – как-то сказала она.
– Я вообще не люблю музыку. Слушай её в наушниках, пожалуйста, – ответил он.
– А я устала от тишины. Когда я жила с отцом, там было не так тихо. Ты постоянно молчишь. Ты постоянно мрачный. Я не могу так…
Он болезненно взглянул на неё. Музыку он слушал только в такие моменты своей жизни, когда заживлял травмы, принимал её как лекарство, микстуру, – а разве нравится просто так пить эту микстуру, не заболев ничем? Может быть, есть где-то и такие любители, но он был не в их числе. У него был свой плейлист на такие случаи, разностильный, музыка под настроение, песни с осмысленными текстами… Одну композицию он вообще услышал в мультфильме про андерсеновскую девочку со спичками, которая помогала ему переживать боль, она была созвучна с его состоянием, сочувствовала ему, пока не кончалась композиция, – и тогда можно было включить её заново, слушать… и дышать этой музыкой.
Из всего того, что слушала жена, он выбрал два направления – фолк и депрессивный блэк-метал, – жена пугала его, что если слушать последнее, то можно, как она выражалась, "уехать кукухой". Нет, ничего такого ему не хотелось. Просто в каждой этой композиции кружили стаи чëрных воронов, а на пустыре сидел какой-то мрачный подросток в чёрном капюшоне, смотрел вдаль остекленевшими глазами.
Ему всегда казалось, что он не дотягивает до какого-то особенного осознания музыки – она для него была явно не тем, чем являлась для его жены и для всего остального мира, когда "вся жизнь под музыку". Он с трудом представлял, как это – вычеркнуть из мира все звуки, пение птиц, карканье вороны, ор дерущихся котов, перебранку таксистов, звон трамваев, крики детей, лëгкое шуршание зелëных листьев, треск крыльев стрекозы, громкий женский спор по телефону, плеск лужи, в которую кто-то только что наступил, воркование и кваканье голубей на какие-то другие звуки. Он пробовал так делать, и всегда наступал момент, когда на него начинало накатывать тревожное чувство отсутствия в мире. Он начинал бояться, что сейчас потеряется, потому что не слышно, как гудит автобус, как воробьи чирикают в кустах около дома: в ушах звучали искусственные звуки, непохожие на живые. Он не мог лишить этот мир его естественных звуков, – из них ткалось очень тонкое, изящное кружево композиции, которая только в его голове и существовала.
Никакая другая музыка не пьянила его больше, чем та, которая медленно создавалась в его собственном мозгу, она затрагивала, наполняла… И была только в том мире, который сосуществовал с этой реальностью в особенной гармонии, эту связь никак нельзя было разорвать – звуки повседневности были одной из связующих нитей этих двух миров.
При слове "жила с отцом" у него скрипнули зубы. У неё постоянно её отец был на словах, они переписывались по несколько раз в день, отец звонил и противным голосом требовал, чтобы она приехала к нему, сделала что-то по дому, позвонила бабушке, съездила с ним на рынок, в Павловск на квартиру их деда… А она соглашалась. Бывало, они планировали выходные вдвоëм, покататься на велосипедах в парке, погулять по городу, а она отвечала: