Победный день - стр. 11
– Ты прав… Мы умрём? – как-то очень безнадёжно спросила девочка. – Не хочу… Я знаю, что многие умерли, но…
– «Осталась одна Таня»3, – процитировал Гриша.
– Не хочу умирать, не хочу, чтобы умер ты, – призналась Маша.
– Мы будем жить, – как мог уверенно ответил Гриша.
Он привык за последнее время обнимать Машу, которой оказались очень нужны эти объятья, это тепло. На улице выпал снег, и пришлось ходить очень осторожно, потому что можно было упасть на льду, а подняться совсем непросто. Если бы не найденные в той, первой, квартире детские вещи – пусть не совсем по размеру, но они спасали – то Маша и Гриша уже погибли бы, мальчик это очень хорошо понимал.
Человек ко всему привыкает, привыкли и они. Дозировать хлеб, держаться, чтобы не съесть его полностью – всю дневную норму за один раз. В новой квартире нашёлся примус и немного, как Гриша в первый раз подумал, керосина. Быстро разобравшись с устройством, он готовил кипяток. На помывку воды уже не было. Она-то была, но согреть её было нечем. Чувство голода стало постоянным. Маша иногда вела себя как пятилетняя – хныкала, просила хлебушка, но не смела притронуться к нему без разрешения Гриши, а вот мальчик… Откуда у него появились силы сдерживаться, укрывая девочку заботой, не мог понять и он сам. Просто мальчик знал – так правильно.
Маша вспоминала свою прежнюю жизнь, понимая теперь, что детдом был счастливой жизнью, ведь в ней не ощущалось этого тянущего чувства голода. Есть и там хотелось, но вот именно такого не было. Боясь оставаться одной, девочка всегда ходила с Гришей – и за хлебом, и за водой. Оскальзываясь, она помогала мальчику, взявшему на себя заботу о ней, спасавшему её каждый день и каждую ночь. От холода, от страха, от безнадёжности. Каким-то чудом Гриша находил слова, убеждая её жить дальше. А ещё было Ленинградское радио.
«Скрипят полозья в городе, скрипят…
Как многих нам уже не досчитаться!
Но мы не плачем: правду говорят,
что слезы вымерзли у ленинградцев»4
Однажды Гриша услышал крики и визги. Используя то, чему его научила жизнь, он скользнул в какую-то толпу. Оказалось, что бомба попала в столовую, и теперь люди дрались друг с другом, пытаясь добраться до продуктов. Гриша каким-то чудом увидел белый комочек и, вытащив его, умудрился убежать. Комочек оказался кусочком сыра, который мальчик отдал Маше, даже не попробовав. «Ей нужнее», – решил Гриша.
День за днём мальчик менялся, сам не замечая этого. Смыслом его жизни теперь стала Маша, как и он – её. Ведь больше у них никого не было, а вокруг дышало то самое время, которое потом назовут «смертным». Оно стонало сиренами воздушной тревоги, скрипело полозьями саночек, вскрикивало близкими взрывами. Время смотрело со стен домов надписями «…при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна…»
Но, несмотря ни на что, голод подступал всё ближе… Он хватал за горло, бил по животу, заставлял дрожать при виде хлеба и стискивать зубы, не давая сдаваться. Когда хлеба начали выдавать меньше, Гриша понял, что они обречены, но не сказал Маше об этом. Мальчик жил для неё, для того чтобы девочка дышала и не сдавалась. А вот Маша очень хотела бы опустить руки, но Гриша не давал. Ему самому не позволяло опустить руки не только существование Маши, но и голос Ленинградского радио. И метроном, звучавший между передачами.