Письма с Первой мировой (1914–1917) - стр. 83
Я тут уж распускаю слух, что жинка моя ко мне, вероятно, приедет в середине ноября на недельку. Мне сочувствуют вполне. Я бы тебе показал, как мы здесь живем. Ты имела бы представление об условиях, нас окружающих. Поехали бы в Подволочиск, за границу! Увидала бы своими глазами, как там в августе хозяйничали казаки, почувствовала бы слегка веяние войны на месте действия. Правда, здесь разнообразия немного, но я думаю, мы в этом разнообразии вместе с тобой нуждаться не будем, нам ведь скучно не будет. К тому времени я поправлюсь, и всё будет хорошо. Ведь так, Шурочка?
А пока я сижу и бездельничаю. Лежал, читал газеты и письма, перебирал вещи, присланные из Риги. Чего-чего только там нет! П, елый колониальный и мануфактурный магазин! Тут и бисквиты, и пастила разных фабрик, и какао, и шоколад в неимоверных количествах, тут и арагац, и мыло, и консервы (тушеное мясо, жареная курица и т. д.!), и супы сушеные (цветная капуста, раковый!). Это по съедобной части, кроме, конечно, арагаца и мыла.
Затем идут шерстяные товары. Тут и шерстяная вязаная фуфайка, и шерстяные чулки, и Jager’овское белье[148], и перчатки. Имеются какие-то странные вязаные шапки и рукава, шарфы и шлемы! К чему мне всё это? Я писал вчера матери, чтобы они там не представляли себе, что я живу в траншеях и голодаю, сплю под открытым небом. Они полагают, что посылается офицерам на позиции, то на всякий случай надо послать и мне! Даже наши пансионерки[149] связали шарфы «для солдат», – я отдал нашему денщику, который, очевидно, остался очень доволен подарком.
Вилли тоже прислал мне запечатанную коробку. В ней оказались хирургические перчатки, резиновые напальч[н]ики (не знаю, как они называются, ты и так поймешь) и еще кое-что, иногда нужное! Vous comprenez?[150] Какая предупредительность! Меня он этим искренне рассмешил. На всякий случай, дескать! Вот какой я теперь богатый! А я еще до сих пор не могу осилить твое печенье и варенье. <…>
Все хочу написать Бор. Абр-чу, да не знаю, почему-то никак не соберусь. А вспоминаю я о нем охотно и с благодарностью. Растрата бухгалтера (в Морозовской больнице. – Сост.) меня изумила. Неужели? Почему это у нас никак невозможно ничего без растрат? <…>
Как хочется слушать музыку! Знаешь, Шурочка, я серьезно задумываюсь над мыслью приобрести себе после войны пианолу (механическое фортепиано. – Сост.). Будут ли только средства?
Коллеги из Львова должны вернуться завтра утром, а послезавтра нам хотят уже подвалить раненых, поскорей бы. Не знаю, удастся ли к тому сроку выйти на работу, посмотрим.
Сейчас лягу спать, а завтра скоро опять письмо от тебя. Что-то ты мне напишешь?
Целую сколько могу крепко.
Твой Ежик*.
Как твоя сестра Лиза? Передай от меня привет. Как здоровье брата?
* Далее приписки на полях письма.
19.
Волочиск, 2-го ноября 1914
Милая Шурочка. Вот прошли два дня нетерпеливого ожидания, но писем от тебя нет! Только что вернулся с почты денщик, которого я послал уже второй раз. Как неисправно здесь работает почта! Буду крепко надеяться, что завтра получу целых три письма!
Вчера вернулись коллеги из Львова. Стало опять немного веселей, оживленней. Привезли с собой много коньяку ит.п., задали пир. Я смотрел; конечно, не принимал участия. Они остались довольны, что поехали, хотя и истратили массу денег, а я остался доволен, что не поехал, не тянет меня никуда без моей Шурочки. А с тобой, Шурочка, нам едва ли придется поехать туда, – необходим особый пропуск в Галицию, выдаваемый только по особо уважительным причинам. Для тебя едва ли что-нибудь придумаем убедительного. Как хорошо, что мы на самой границе, что ты можешь ко мне приехать беспрепятственно! Приедешь ли ты? Ну, если не сейчас, то как-нибудь в феврале что ли! Ничего, будем ждать.