Песнь Великой Любви. Воин света. Тысячу лет спустя - стр. 2
Илью охватило чувство сострадания.
Если кто не знает, что такое истинное сострадание, пусть теперь поймёт, что оно, по меньшей мере, в два раза, а то и десятикратно и тысячекратно сильнее и болезненнее, чем само страдание. И пусть поймёт ещё, что только душа в состоянии постичь, насколько прекрасно и возвышенно это чувство. Душа, проходя через огонь сострадания, утончается и совершенствуется.
Но Илья думал не об этом.
Сейчас он находился там, в тюремной каморке, где палачи подвергают пыткам Юстиниана на глазах Августы.
Илья не слышит, о чём говорит главный палач Юстиниану и что тот отвечает. Но разве нужно гадать? Тот требует, чтобы Юстиниан попрал веру в Христа и признался, что заблуждался и потому предал всех римских богов, саму Римскую империю. А Юстиниан спокойно и невозмутимо объясняет палачу, что Христос есть Истина и Путь. В тюремной камере на огне стоит большой котёл, в котором кипит масло. Юстиниана толкают к огню, и главный палач что-то ему гневно приказывает. Толкают к огню и Августу, чтобы она видела страдание любимого человека. Пусть Юстиниан тоже видит, как переживает Августа, может быть, одумается тогда? Надо, чтобы страшно было и тому, и другому.
Юстиниан не заставляет главного палача повторить приказ, не принуждает других палачей применять силу. Он поднимает обе руки вверх, по губам видно – произносит имя Христа, успокаивает Августу, которая плачет, и опускает руки в котёл, где кипит и бурлит масло.
Августа падает в обморок.
Её обливают водой, приводят в чувство и заставляют смотреть, как достаёт Юстиниан руки из кипящего масла: нет уже кистей, остались кости.
Илья чувствует боль и страдания Юстиниана. Чувствует страдания Августы. Оно, это чувство, умножается в нём на его любовь к ним, и ему очень хочется взять их страдания на себя, избавить от них любимых людей.
– Илья, что с тобой? – тревожится Антон.
Илья открывает глаза, встаёт.
Не нужно больше Антону собирать слухи бестолковой толпы. Илья сам знает, что произойдёт на площади сегодня утром.
Уже светает.
И почему-то в ушах Ильи звучит гимн Солнцу.
В это же самое время он всегда звучал в городе Солнца: в серебристый голос Августы вплетались звонкие голоса детей и устремлялись к Солнцу, приглашали Его взойти не только над маленьким городом его же имени, но над всем миром. И Солнце слушалось…
Сейчас, наверное, дети уже поют там, далеко отсюда, и зовут Солнце, чтобы оно взошло и над Римом, ибо здесь Его никто не зовёт. Здесь, в центре великой империи, всем кажется, что во владениях Рима находятся и небеса, и звёзды, и потому они тоже обязаны платить дань в виде лучей Солнца. Здесь люди не хотят понять, что Солнце есть Истина и Милость Единого Бога – Отца Небесного.
Вот и первые лучики.
Но вот и стук: молотков на площади: уже пришли рабочие сооружать виселицу.
Вот и первые зеваки, которые рождают первые слухи: вешают… кого?.. того… почему?.. потому…
Илья смотрит сверху, как воздвигается виселица, как заполняется площадь толпою, как множатся над людьми лучики Солнца.
– Люди… – закричал он сверху, с высокой башни храма Юпитера.
Рабочие прекратили стучать молотками и подняли головы.
Сотни собравшихся прекратили плести сплетни и тоже посмотрели на башню.
Кто зовёт их, сам Юпитер?
На башне, на самом верху, они увидели мальчика.