Песнь северного ветра - стр. 12

– Дивный край! – она не удержалась и сорвала пару тюльпанов. – Говорят, наш мир сотворили драконы.

– Кто знает, – Охотник пожал плечами, его глаза равнодушно скользнули по пестрым соцветиям, разбросанным по земле, и он привычно перевел взгляд вдаль, высматривая, где можно укрыться от припекавшего солнца. – Та земля, по которой мы едем, им не нужна. Нет, её творили не драконы. Здесь все слишком… щедро для них.

– Щедро?

Кони остановились, пощипывая траву.

– Стреножим их, пусть поедят вволю. Скоро все это изобилие кончится. Будет только пыль и камни.

Оставив коней, они двинулись к небольшой рощице.

– Сейчас отдохнём, а потом ближе к вечеру поедем, – он растянулся на земле и принялся пить из фляжки. – Садись рядом. И можешь задать вопросы, что аж звенят в тебе.

Она присела на землю, а потом осторожно легла рядом. Солнце слепило глаза, невольно зажмурилась и прикрыла их рукой.

– Почему ты ведёшь меня в Горы? Почему для драконов наш мир слишком щедр?

– До Гор мы не дойдём, тракт выведет нас через каменоломни к Чёрному Дому, а от него – к дракону…

– Ты сказал, что наш мир слишком щедр для драконов.

– Ну да. Посуди сама. Столько трав, цветов, озёр, рек. Всё это здесь в долинах. А на севере – леса, беспощадно древние, непроходимые. Разве это нужно драконам?

– Нет… Им нужен свет… И воздух… простор… И море. Лететь и не знать границ!

Она шептала, но руку от лица отняла. Он приподнялся на локте и всматривался в её лицо:

– Ты летала так с ними?

– Нет, – повернулась, почувствовав тень на лице, открыла глаза. – Только во сне.

– Твои сны оживают, ведьма, – он с улыбкой коснулся ее щеки. – Ты готова поверить в них?

– Нет. Пока я верю только в то, что вижу наяву.

Его рука замерла.

– Расскажи мне о себе, Охотник. Откуда ты? Ты родился здесь, на юге?

– Да, на юге. Но я не помню, где. Родители странствовали. Мать тоже почти не помню, рано ушла… Отец стал лесничим в Западных угодьях, в лесах, что между Сестёр растут.

– В долине, где Дивный Дом?

– Да, там.

– Там красиво – ко мне прилетали птицы оттуда, с пёстрыми нежными перьями… И соколы долетали туда, я видела тот край их глазами.

– Я недолго прожил в Междуречье. Отец погиб на охоте, и я ушел. Угрюмый сирота был не ко двору…

Охотник перевернулся на спину и, заложив руки за голову, продолжал:

– Что было потом, ты видела. И в воде, и в огне. И ветер пел тебе об этом. Я встретил слепого гончара. Он шел с повозкой, полной горшков и кувшинов. Он да его дряхлый осёл… Я спросил, не нужен ли им поводырь. На что старик отвечал, что дорогу он знает. Его босые ноги были в пыли, и, взглянув на них, я понял, что он никогда не собьётся с пути. Земля сама вела его, открывала ему источники и глиняные залежи, предупреждала о шумных трактах, гудящих от топота копыт и скрипа колёс, подсказывала мягкие спуски и берегла от обрывов.

Я стоял в траве, на обочине и, пока я не шагнул к нему в дорожную пыль, чтобы потрепать осла, он молчал, улыбаясь вежливо, но непреклонно. Когда же я шагнул… старик позволил мне подойти. Я гладил ослиную голову, а он мою. «Пойдём с нами, мальчик. Пойдём. Я ошибся. Нам нужен поводырь».

Он долго водил меня по лесам. Мы доходили и до здешних каменоломен, были и у Верхнего Дома, что в лесах потерялся теперь… Я разминал ему глину. Он научил меня находить её. Учил запоминать дороги, даже самые неприметные тропки. Я хотел стать таким, как он. Но мои руки искусно плели лишь верёвки. Мой язык немел, когда он пел за гончарным кругом… «Не стать тебе гончаром. И ткачом не стать. Целительных яблок ты тоже не вырастишь», – сказал он после очередной моей неудачи. Мне было пятнадцать лет, я как вихрь метался, не зная ни цели, ни пути. «Так что же мне делать, отец?!»