Первая любовь - стр. 30
– Головку пригни, лейтенант, а то стукнешься.
В комнате было натоплено до одури. Полная пожилая женщина в майке кочегарила у раскрасневшейся буржуйки. На ближней к печке кровати сидели три молодайки. Доярки уставились на меня, как на привидение.
– Мне что ли привела, Пальма? – басом спросила истопница, и все захохотали.
– Себе, тетя Поля, – отозвалась моя спутница. – Хочу офицершей стать.
Опять все захохотали. Я озирался по сторонам, забыв о цели прихода, и думал лишь о том, как бы унести ноги.
– Кыш! – цыкнула на доярок толстуха. – Совсем человека засмущали… Проходите вон в мою камору.
Что-то знакомое мелькнуло в ее облике. Вроде бы видел ее где-то, хотя вряд ли.
Пальма толкнула неприметную дверь, и мы оказались в чистеньком чуланчике. Сбоку притулилась железная койка с шишечками, заправленная лоскутным одеялом. В углу солдатская тумбочка и покрашенная половой краской табуретка.
– Садись, – показала на табурет красавица. Сама осталась стоять.
– Помогите мне. Вы, видимо, знаете, – сказал я. – Мне надо побеседовать с женщиной, к которой ходит мой подчиненный Алексей Гапоненко.
Она нахмурилась и резко произнесла:
– Беседуйте. Ко мне ходит.
Наверное, мое лицо стало растерянным, потому что она перестала хмуриться и грустно сказала:
– Да, ко мне ходит. Все сватает. А я все не иду.
– Вас Пальмой зовут? – неуверенно спросил я.
– Нет, кличут. Зовут Катериной.
Я никак не мог собраться с мыслями, и потому она заговорила сама:
– Уж больно он маленький да хлипкий. Да еще нервный. Я его гоню, а он буянит. Разве с таким можно жить?
Я объяснил ей, что есть закон: две самовольные отлучки за три месяца – и трибунал.
– Да что вы! – она заволновалась. – Я-то что могу?
– Только вы и можете. Скажите ему, чтобы приходил только в увольненье.
– Скажу.
В каморку заглянула толстуха. Узнав, в чем дело, напустилась на Катерину:
– Я тебя упреждала! Что парню голову морочишь? И работящий, и добрый, и сирота… У, краля малахольная!..
И тут я вспомнил. Это ее мы встретили зимой, когда блуданули по дороге в учебный центр. И Гапоненко тогда спрашивал у нее про Катюху.
– Не дай загинуть парнишке, командир, – сказала она на прощанье. – Да и мы с Пальмой с ним потолкуем…
Близился уже вечер, когда я возвращался с фермы. Дорогу пересекали тени от столбов, хотелось через них перешагивать. Шел и ощущал странную близость с рядовым Гапоненко. И у него тоже любовь. И он тоже получил отказ… А я разве получил отказ? Я вообще ничего не получил. Даже крохотной записки… Уговорю старшину дать Гапоненко увольнительную на сутки. Пускай разбирается со своей Пальмой… Мне никто не даст увольнительную. Если смотреть только под ноги и не видеть ни столбов, ни маячивших впереди слабых огоньков, можно очутиться за тысячу верст отсюда. И дорога эта поведет не в село, а на берег дачной Дёмы. Там, у последнего поворота ждет меня Дина.
Вот он, поворот: стоп! Поднимаю голову. Нет ни реки, ни дач. Впереди лишь тусклые от керосиновых ламп окна. Третий дом с краю – тети Марусин, значит, и наш с Сергеем. Приду, открою дверь, Сергей спросит: «Ты чего так поздно?» «Давай начемергесимся», – отвечу я.
Мутный квадрат от окна сонно покоился на подтаявшем снегу. Я шагнул в него, собираясь стукнуть в стекло, и замер. На занавеске четко обозначилась тень. Это была не Серегина тень. Я узнал ее. Так же коротко пострижены волосы, тот же профиль.