Перекрёстки детства - стр. 48
Совсем отчаявшись, я собрался было в последний раз пошарить под ещё одной глыбой, но тут у меня за спиной раздался голос:
– Чё, раков ищешь?
Это был Колька Налим, деревенский уркаган лет пятнадцати, худой и длинный, с желтоватым прыщавым лицом, куривший папиросы и пивший вино, постоянно сплёвывавший через губу, частый клиент детской комнаты милиции. С ним не могли сладить ни мать, больше внимания уделявшая мужикам и пьянкам, нежели сыну, ни школа. Инспектор по делам несовершеннолетних говаривала Налиму, что он, рано или поздно, каким бы скользким ни казался, отправится в колонию. Что в итоге и случилось. Колька целыми днями пропадал на берегу, не брезговал даже самой мелкой рыбёшкой, из которой дома варил уху. Ребята моего возраста Налима побаивались и старались обходить стороной, он запросто мог отобрать червей или даже удилище, а в случае сопротивления ещё и треснуть.
Колька и был той фигуркой у тополей, и теперь, подогнув болотники, с закинутой на плечо удочкой возвращался с рыбалки. Улов отсутствовал.
– Ага, – невесело пробормотал я. И пожалел, что не ушёл раньше.
– И как? – спросил Налим и сплюнул в воду.
– Нету ничё, – махнул я рукой.
– Дык, ты неправильно ловишь. Руками не поймать. Кто-ж так-то раков ловит?
– А чем тогда?
– Дык, шапкой надо. Все шапкой ловят. Во, давай покажу. На шапку-то они цепляться хорошо станут. Клещами цепляются, а ты тащишь. Только, что достану, половину себе возьму, – и Налим, аккуратно поставив удилище между камнями, снова сплюнул, сдёрнул у меня с головы вязаную синюю шапочку с изображениями красных оленей и помпончиком на макушке. Я схватился обеими руками за голову, но шапка уже перекочевала к Налиму. Тут же без лишних разговоров он склонился и сунул её в воду под ближайшую булыгу, начал там водить рукой. Затем под другой, и ещё раз.
– Не, нету тут щас раков, ночью их ловить надо, они на огонь идут. На, – и он, выпрямившись, разочарованно шлёпнул на булыжник мокрую грязную тряпку, с которой ручьём стекала вода, почти такую же, какой наша мать мыла полы. Это было всё, во что превратился мой головной убор. Уже без помпончика, тот, видимо, зацепившись за острый край булыжника и оторвавшись, остался где-то под камнем, на радость ракам. И Налиму.
– Колпак надень, уши надует, – закуривая, кивнул он мне и протянул пачку, – будешь?
Я отрицательно помотал головой:
– Не, не буду.
– Ну, как хошь! – и гадёныш, не оглядываясь и посвистывая, прихватил удочку и начал, ловко перепрыгивая с камня на камень, подниматься в горку. А я остался сидеть на холодном и остром щебне, постепенно сознавая, что дома меня снова ожидает трёпка. И за испорченную шапку, и за грязные брюки с курткой, и за воду в сапогах.
Стоял уже вечер и мать, скорее всего, воротилась с работы, так что, возвращаясь с мокрой и грязной шапкой в руке, я шёл на прямую расправу. Морось уже не сыпала, по дороге куртка и брюки на ветру подсохли и стали выглядеть ещё кошмарнее.
Лихорадочно соображая, как бы извернуться, я стал полагать, что нашёл, если не выход, то лазейку к спасению.
Когда мать узрела меня, входящего в комнату в мокрых носках и оставляющего ими влажные следы на полу, то реакция её была вполне предсказуема.
– Что это такое? Это где ты опять шлялся? Снимай немедленно куртку и штаны. Что ты с шапкой сделал? – стала кричать она, постепенно увеличивая силу голоса, сдёргивая с меня мокрую грязную куртку и выхватывая из руки шапку. – Ну ты сейчас получишь! Где ты шатался, признавайся, скотина ты этакая?