Перекрёстки детства - стр. 49

– А-а-а! Мам, это не я, – понеслись мои завывания в ответ на её тычки и приготовленный для порки ремень. – Это не я, я не виноват.

– А кто, кто виноват? Я что ли тебе шапку изорвала?! Ты посмотри, сволочь, что ты с ней сделал! Тебе что, каждый день новую покупать надо? Я что, миллионерша по-твоему? – кричала мать, загоняя меня ремнём в угол.

– Нет, мама, это не я. Это Меженин! Он шапку у меня забрал, в лужу бросил и меня в лужу столкнул! А-а-а! Не надо! – увернуться не получилось и ремешок со свистом прошёлся по моим рукам.

– Что ты всё врёшь? Какой опять Меженин? – орала мать, опуская ремень. – Что ты всё на Меженина валишь? Признавайся, гадина, где болтался!

– Меженин, у пруда, в лужу, я в магазин ходил! Я не вру! – жалобно скулил я.

– Может, и правда Меженин, – вступилась за меня бабушка Анна. – Ты же знаешь, он маленьких любит обижать, то деньги отнимет, то стукнет.

– Да какой Меженин?! Я вот в школу завтра пойду разбираться, я к директору пойду! Пусть они там с этим Межениным поговорят. А ты, тварина, переодевайся и быстро садись уроки делать.

Поняв, что гроза почти миновала, я стал, пока мать отправилась за водой на стирку уделанной мною одежды, сбиваясь рассказывать бабушке Анне впопыхах придуманную историю, добавляя всё новые и новые подробности. Она только головой покачивала. А дед, заскочив к нам вечером по пути из хлебного, выслушав мать, снова сходил к Меженину, и на этот раз застал его дома.

Неприятный случай через какое-то время забылся. Радостные события припоминаются легко и свободно, постоянно пребывая с нами, обнадёживая обманом повторения, даруя иллюзию счастливо и достойно прожитой жизни, а мерзость, что была совершена нами когда-то давно, таится глубоко в подсознании, выскребать её тяжело. Однако, время от времени, это надо делать, дабы не зазнаваться и не повторять поступки, могущие испортить существование не только нам самим, но и окружающим нас людям. Всего лишь подпись под доносом о специально осуществлённом в институтской лаборатории гидравлическом ударе, направленном против «товарища Рудимента» может однажды обернуться визитом преданного и давно позабытого друга. И извернуться не получится, как ни старайся. Но это в кино.

А только ли в кино?

С тех пор, завидев издали Меженина, я старался юркнуть в какую-нибудь щель, в кусты, свернуть в проулок, быстрее добежать до своих ворот, лишь бы только не встречаться с ним, не смотреть ему в глаза, сочащиеся презрением.

Но однажды, спустя год, встречи этой избежать не удалось и закончилась она тем, чего я никак не ожидал.

Меженин спас меня тогда от больших неприятностей.

«Наш отряд, приветствуемый местным населением и гусями, несколько раз торжественно входил в село и уютно располагался среди его жителей»

Попандопуло. «История гражданской войны в сельской местности»

Лето сверкало, пенилось, сияло и бурлило солнцепёком, когда в нашу жизнь вошли два новых человека. Первым из них стал Зяма, отсидевший год в колонии для несовершеннолетних. Редкостная гнида, сущее воплощение всего самого отвратительного и злого, что я в то время только мог себе представить. Зяма то ли приехал на каникулы к бабке, то ли вовсе переехал к ней жить от родителей-алкоголиков, но появился он на нашей Почтовской улице внезапно, и чувствовал себя там королём. Так же внезапно он, потом, и исчез, как-то поздним вечером подколов ножом возвращавшегося из кино подвыпившего мужчину. Зяма быстро собрал вокруг себя местные подростковые отбросы и сколотил из них нечто вроде шайки, в которую закономерно влились Налим и Меженин. Днём эта компашка частенько проводила время во дворе дома Зяминой бабки, откуда слышались музыка, крики, мат и какой-то стук, то ли ломали что-то, то ли наоборот, чинили. А вечером они выходили на охоту, сшибая деньги у пьяных, избивая их в случае сопротивления. Роста Зяма был для своих 16 лет среднего, чуть выше меня, и заметно крепче. Светлые вьющиеся волосы, короткая стрижка, грязные кисти рук с наколками букв, на плече ещё одна плохо выполненная фиолетовая наколка-оскаленная волчья пасть. Зямина серые глаза, узкие, как щели ДОТа смотрели всегда подозрительно, недоброжелательно и с угрожающей усмешкой. Ходил он в синем спортивном трико и распахнутой, если было жарко, замазанной чем-то, безрукавке. Слова растягивал на блатной манер: ну-у, шке-ет, вали сю-юда!