Пенсионер А.С. Петров вернулся в СССР, чтобы предупредить тов. Сталина - стр. 3

Смирнов почуял перегар и запах ливерной колбасы и горчицы – так пахло изо рта деда Игната.

Старик пропал из виду, шумно достал из-под лавки кастрюлю с щами, отхлебнул прямо из неё, поставил на лавку, и сел рядом, подперев подбородок рукой.

– Это не сплетни, Васька, это политика, – важно сказал он. – Я с Пашкой говорил, а он из леспромхоза. У них человек был в командировке в Красноярске. Так вот: Берия что-то мутит. Сказал, что у человека того связь с каким-то военным из МГБ. И тот говорил, что будто Сталину пишут, а тот молчит.

Петров вздрогнул. Он знал дату смерти тов. Сталина: 5 марта 1953 года. Пенсионер вспомнил, как мать тогда пришла домой, с красными глазами, и выла всю ночь.

– Да ты не знаешь… – продолжал старик. – Там, говорят, врачей арестовывают пачками. Всё жиды. Они ведь Сталина лечили не так. Специально… А Берия всё ходит хмурый, людей в кремлевских коридорах почти нет. Мол, готовит что-то.

Петров слушал, навострив уши. Он вспомнил дату на газете – 5 марта 1952 года.

И понял, зачем он вернулся. У него есть ровно год, чтобы предупредить тов. Сталина. И тем самым спасти СССР.

Осталось дело за малым – попасть в Москву, добраться до Кремля, найти Иосифа Виссарионовича. И сказать ему: «Товарищ Сталин, вас хотят убить. Ваш ближайший соратник – предатель. Его зовут Лаврентий Берия».

Вот теперь Смирнов понял, что в теле кота он не просто так. Если бы он был простым пенсионером, добраться до Сталина ему было бы невозможно – пристрелят на подступах. А вот коту проще пройти через охрану и всё рассказать… Уж говорящему коту тов. Сталин поверит… Вождь поймёт…

– Чует моё сердце, – сказал старик, отхлёбывая щи, – всё переменится скоро. Предатели. Кругом предатели.

– Мяу, – сказал Петров.

Он спрыгнул с печки, пробежался по полу, запрыгнул на подоконник и посмотрел в непролазную темноту. Где-то там, далеко, за лесами и болотами, через тысячи вёрст, стоит Москва и кремлёвские звёзды горят над Кремлём. Вот он, шанс изменить будущее. Есть только год… Москва. Кремль. Сталин.

Утро в деревне Козловка, что затерялась на бывших болотах между Обью и Томью в Томской области, рождалось не вдруг – оно вползало: тяжело, натужно, сквозь трескучий мороз, через мутные ледяные узоры на оконных стёклах, под треск поленьев, надсадно гудящих в пасти русской печи. Пахло душистым травяным чаем и льняным маслом, пряный аромат разносился по избе широким, тёплым ароматом.

Старуха Дуся жарила блины и вполголоса напевала:

Пенсионер рано встал, покушал щей, и сидел рядом с горшком на узком деревянном подоконнике: наблюдал, как просыпается заснеженная деревня.

Сугробы громоздились вдоль улицы белыми волнами. Из труб низких бревенчатых изб шёл сизый док. На той стороне дороги соседи, гуртовщики из колхоза «Красный Пахарь», уже запрягали пару гнедых в обитые железом сани – сегодня воз шёл в район: в село Чахлово, к железнодорожной платформе.

– Дусь, – сказал дед с печки и прокашлялся. – Ты мне чайку покруче завари. И масла топлёного в блины положь – не жалей малица-то!

– Чай ему, лодырю… Сегодня сани в район идут, фураж везут, а оттуда – товары. Там и Степаныч, и Павел. Я договорилась вчера – пусть возьмут мешок муки. Передадут в лавку за барыш.