Пенсионер А.С. Петров вернулся в СССР, чтобы предупредить тов. Сталина - стр. 2
– Ты коту-то не рассказывай. У кота тож уши пади есть, – хмыкнул голос с печки.
Из-под одеяла свесились босые старческие ноги, узловатые, с натоптышами, и вскоре показался сам старик. Небольшого роста, худенький, с большой окладистой бородой, кривым носом и весёлыми глазами. Он осторожно слез по деревянной лестнице.
– Пф-ф-ф, а печка нынче как летом! – выдохнул он, потирая поясницу. – Ты бы жар прибавила-то!
– А ты думал, тебе дед Мороз придёт греть старые кости? Уголь, чай не бесплатный. А дрова бесплатные – иди коли – не хочу, старый бездельник!
Старик хмыкнул, подошел к вешалке у двери, где на крючке висели его ватные штаны, а рядом – старая шинель с петлицами, оставшаяся с войны. На голову надел ушанку, сунул ноги в валенки.
– Васька, – обратился он, мельком посмотрев на кота, – ты не шляйся по подоконникам, мышей хватай, от безделья народ с ума сходит. А мне надо в клубу. Там мужики новости приносят, интересные. Вот вчера, например, Пашка говорил – в Москве, мол, Берия зачастил куда-то по ночам. Нехорошо. Говорят, Сталин болеет.
Он посмотрел на Дусю, нахлобучил шапку пониже и добавил:
– Ты дверь за мной не закрывай. Если до темна, значит, остался на партийный просмотр «Тараса Шевченко».
– Опять будет пахнуть керосином от тебя и спиртом, – проворчала бабка, – питаются там самогоном, как не в себя.
– Это для политического разогрева, – хмыкнул дед, махнул рукой и вышел вон, хлопнув тяжёлой дверью.
Сквозняк пронёсся по хате, и Петров, всё ещё лежа на полу, вжался в половицы.
– Так ты жрать будешь? Или вылью в яму… – сказала Дуська, слегка повысив голос, но всё с той же заботой.
И Петров поволочился к миске. Понюхал – вроде не отрава. Прильнул к жирным щам. И начал хлебать. Вкус детства. Такие щи из петуха готовила мать.
Наевшись, с набитым брюхом завалился под лавку и вытянулся, как только может вытягиваться довольный кот.
– Ты вбирайся на печку, дорогой, – сказала Дуська ласково, – Дед он заполошный, но добрый. Только язык у него как помело, хуже, чем у иной бабы.
Петров вскочил на лапы, снова оглядел печь и повторил своё предыдущее восхождение. Сначала – на скамью, потом – на сундук, затем на лестницу, и, оттолкнувшись, метко прыгнул на лежак. На этот раз устроился основательно: свернулся калачиком рядом с подушкой, морду прикрыл лапой и – сразу заснул.
Дед вернулся за полночь. Дверь хлопнула, по полу потянуло стужей. Он топнул валенками, стряхнул снег с плеч – лампочка на потолке вспыхнула и тускло осветила фигуру в шинели, на которой быстро таял снег. В руках – веник. Скрючившись, он начал смахивать снег с валенок и приговаривал вполголоса:
– Ах, Дуся, ух, Дуся. Что я слышал. Что я знаю… Чай-то горячий есть?
Он заглянул в сторону койки, где бабка, распластавшись на боку, храпела, как тепловоз.
– Ах ты спишь, старая? – прошептал дед с полуулыбкой. – Ну тогда всю правду коту расскажу.
Старик снял шинель, повесил её на вешалку, из валенка вытащил застрявший шерстяной носок, растёр ступни, и прошаркал внутрь. Подошёл к печке, подпер поясницу и заглянул вверх:
– Васька, где ты, рыжий лентяй? На печке, чай? – проговорила показавшаяся голова старика, – Вот и сиди там, слушай. Только ты это… молчок. Никому. А то времена щас такие, сам понимаешь. Щас за слово поперёк – и того, под белы ручки – и в Сибирь. Хотя куда уж нам дальше. Мы и так в Сибири.