Патрициана - стр. 43

— Тогда ты должен меня понять.

— Нет. Среди моих внутренних правил нет ни одного такого, какое приказывало бы мне унижаться перед одним единственным властьимущим лицом.

Щёки Велены вспыхнули, хотя она не смогла бы вспомнить, когда такое случалось с ней в последний раз.

— Не смей меня судить! — процедила она.

— Разумеется, — лицо Норена оставалось спокойно, но пальцы крепче стиснули поводья, — как рабу посметь судить хозяйку. Ты, госпожа, должна понимать, что раб не способен на подобное хотя бы в силу скудости своего ума.

Рука Велены сама собой потянулась к кнуту. Пальцы замерли на рукояти, судорожно сжимая её. Она больше не шла вперёд, а стояла, повернувшись к Норэну лицом, но чувствовала, что не сможет нанести удар. Одно только это лицо, равнодушное и спокойное, гипнотизировало её. Она стояла и смотрела, и хотела бы смотреть на крылатого ещё и ещё, забывая о том, в чьей постели только что побывала и куда идёт.

Осознав степень собственного безумия, Велена резко развернулась на пятках и, дёрнув поводья, двинулась по улице вперёд.

Норен помедлил, а затем последовал за ней.

— Я не пытаюсь судить, — сказал он через некоторое время, — я пытаюсь понять. Вы, энтари, почитаете собственную свободу так, будто это единственное божество.

— Собственную свободу вы цените ничуть не меньше нас, — заметила Велена зло.

— Это так. Именно поэтому каждый крылатый знает — за сделанное им отвечает только он сам. Как можно испытывать такое отчаяние, какое я вижу в твоих глазах, когда свой выбор ты сделала сама?

Велена обернулась и, снова замедлив ход, ещё несколько долгих мгновений смотрела на него.

— Ты точно не из мрамора? — спросила она. Ей очень хотелось ткнуть пальцем в белую щёку и проверить это на ощупь.

Норен, словно почувствовав её пристальный взгляд, провёл пальцами по щеке.

— Думаю, что нет, — сказал он. — Камень слишком тяжёл, чтобы драться и летать.

Велена закатила глаза, отвернулась и двинулась вперед. Теперь Норен шёл вровень с ней.

— У тебя была мать? — спрашивая это, Велена думала, что задаёт риторический вопрос, но, к своему удивлению, услышала:

— Нет. Я жил при… храме… с тех пор, как был рождён.

Велена обернулась к нему и вскинула бровь.

— Ты — духовное лицо?

— Я? Нет, — к собственному удивлению Велена увидела на лице невольника почти беззлобный смешок. — Нет, так воспитываются все. — Он подумал и добавил: думаю, это не очень большой секрет с учётом того, что ни одного зиккурата больше нет.

Велена не ответила и, спустя какое-то время, Норен продолжил:

— Зиккурат для крылатого — это всё. Больше, чем жизнь. Там мы рождаемся, там проходим обучение. Там видим братьев и приносим обеты. Зиккурат — это мир, в котором живёт каждый из нас. Думаю, тебе этого не понять.

— Я понимаю, — сказала Велена глухо и, почувствовав устремлённый на неё взгляд крылатого, нехотя добавила: — В Риме, где я выросла, главным словом было «патриотизм». Может быть потому, что тогда нам ещё было с кем воевать. Меня старательно учили, что Рим — это мир. Это жизнь. Это то, что больше нас. То, за что мы должны будем умирать.

— Что-то я не вижу, чтобы кто-то из энтари верил в эти слова.

— Может и верили когда-то… когда были детьми. Но скорее, не верили никогда.

— А ты?

— А я выросла… И увидела, что Рима, который меня научили любить — нет. А тот Рим, в котором мне предстоит жить — не заслуживает моей любви.