Патрициана. Книга четвёртая - стр. 9
Норен смотрел на лицо Велены, на котором не осталось и следа привычной уверенности в себе. Он видел борьбу, происходившую в ней. Видел, как Велена пытается сдержать пульсирующее отчаяние и снова стать собой… И это незнакомое дикое противоборство в зелёных зрачках пугало его.
Норен не знал, как себя вести. Он больше не мог считать стоявшую перед ним женщину ни госпожой, ни врагом. Но Велена не была и крылатой. Не была ни наставницей, ни сестрой, а больше у Норена не было никогда и никого.
Те крылатые, которых он помнил, никогда не проявляли чувств — так, как делала это патрициана сейчас. Они умирали молча, с равнодушным лицом.
«Ты сделан из мрамора», — всплыли в сознании Норена давно сказанные Веленой слова.
«Да, — ответил он про себя, — да, это так. Прости меня, но свою суть я не могу поменять. Меня создали, чтобы убивать. Никто не учил меня быть нежным. Никто не закладывал в меня способность… способность любить и делать добро».
Норен нерешительно приблизил лицо вплотную к лицу энтари и коснулся её губ лёгким поцелуем. В ту же секунду дрожащие пальцы энтари впились в его плечи. Их губы снова встретились, но в поцелуе Велены не было ни нерешительности, ни нежности. Она будто силилась утолить жажду сладким вином.
Это продолжалось несколько минут. Наконец, Норен осторожно отстранился. Ему пришло в голову, что делать в этой пустой комнатушке ему совершенно нечего и если Велена желает видеть его при себе — то она вправе требовать этого, как госпожа, и рассчитывать на это, как друг. Но, в то же время, Норен чувствовал, что самому ему нужна передышка, чтобы осознать всё увиденное. Хотя бы пара минут одиночества, прежде чем придётся давать ответы на непростые вопросы энтари.
— Я приду, — сказал он почти просительно и, торопливо развернувшись, пошёл ко входу в свою комнату.
***
Его дверь была открыта — да здесь и не было никогда замка.
Норен вошёл и постоял несколько секунд, привыкая к полумраку — единственным светом были языки пламени, трепетавшие за окнами. Он провёл рукой по застеленной постели и осторожно засунул пальцы под подушку — нож, который дали ему приспешники Флавия, всё ещё лежал там. Он не любил его и не нуждался в нём, но предпочитал хранить под рукой.
Внезапно что-то заставило его замереть. Норен остановился и задержал дыхание — но тишина не наступила. В комнате был кто-то ещё. Гулко билось чьё-то второе сердце.
Он осторожно шагнул, будто бы к двери, но вместо того, чтобы взяться за ручку, молниеносно наклонился и, дёрнув за то, что попалось — это оказался ворот чёрной шёлковой рубахи — потянул чужака на себя.
Перебирая в воздухе ногами, одетыми в сапоги с господской ноги, облаченный в такой же неродной ему камзол и бархатные штаны зелёного цвета, перед ним трепыхался очень молодой крылатый.
Норен поднёс его ближе к свету, всё ещё надеясь увидеть лицо кого-то из слуг — но мальчик был ему незнаком. Он то и дело слабо попискивал, и Норен, спохватившись, чуть ослабил хватку.
— Ты кто? — спросил он.
Мальчишка не ответил, но Норен заметил, что он скосил взгляд вбок. «Не дурак», — подумал убийца и усмехнулся сомкнутыми губами, но в следующую секунду зрачки мальчика слабо блеснули. Норен отбросил незваного гостя в сторону и развернулся, но было уже поздно — лезвие сабли с красивым старинным эфесом — наверняка, из оружейной Хейд — упиралось ему в подбородок.