Парашюты над Вислой - стр. 25
– Pan Zaremba, otwórz, to Janek! – прокричал сын войта и постучал в калитку.
Через минуту на крыльце появился пожилой дядька, несмотря на июльскую жару – в меховой жилетке, и в чёрной железнодорожной фуражке.
– Cześć, Janek, kto to jest z tobą? Gdzie znaleźliście tych Niemców?[18]
– Przyjechaliśmy dziś rano z Lasok. Chcą z tobą żyć. Mój ojciec powiedział mi, że to z powodu podatku żywnościowego[19]
– Żeby nie żyli… Powiedz im, niech wejdą. Czy mówią po polsku?[20]
– Hauptman mówi po rosyjsku. Ale źle. Słuchałem jego rozmowy z komendantem. Są z Frontu Wschodniego[21]…
Савушкин про себя усмехнулся. А малый не так прост, как кажется! Немецкий понимает – но виду не подаёт. Надо будет к нему присмотреться… Ладно, надо брать быка за рога.
Отодвинув сына войта, Савушкин открыл калитку и обратился к хозяину:
– Мы тут будем жить. Пять. Два комната. Груз – в дом! – И указал на мешок.
Пан Заремба пожал плечами.
– Надо – несите. Две комнаты есть. Прошам. – И указал на входную дверь.
Савушкин переглянулся с лейтенантом. Тот молча кивнул, обернулся к своим, молча указал на грузовой мешок. Костенко с Некрасовым его подхватили и поволокли в дом.
Савушкин обошёл дом, осмотрел окна, подходы, пути возможной эвакуации. Годится. Густой сад, кусты смородины образуют удобную аллею от окон к лесу – то, что надо. Ладно, надо поговорить с хозяином – пока как гауптман Вейдлинг. Не будем торопиться раскрывать карты, чёрт его знает, этого Зарембу, по чьей партитуре он сейчас играет…
Капитан вошел в дом. Унтера уже шерудили в своей комнате, что-то там передвигая и гремя сапогами. Котёночкин тоже скрылся в «офицерской» комнате – тоже, по ходу, обустраивался. Хозяин что-то строгал на кухне – что ж, самое время с ним пообщаться…
– Polen, am Abend werden wir uns waschen. Wir müssen ein Bad vorbereiten[22].
Пан Заремба отчего-то усмехнулся в усы, оглянулся, посмотрел в оба окна – после чего, вздохнув, промолвил на хорошем русском:
– Ну наконец-то вы пришли… Как же долго я вас ждал…
Глава третья
В которой главный герой убеждается в том, что «кому война – а кому мать родна» – не пословица, а руководство к действию…
В кухне повисло напряжённое молчание.
Пан Заремба пытливо глядел в глаза Савушкина – ожидая ответа; капитан же мучительно искал выход из создавшейся ситуации. Признаться? Сказать то, что передал «товарищ Збигнев»? А если это провокация? Если этот старик – никакой не Заремба, а «подсадная утка» гестапо, настоящий же Заремба сейчас сидит в подвалах СД в Варшаве? А если даже и Заремба – кто даст гарантию, что его не перевербовали немцы? Предполагалось, что они поживут у него дня три, присмотрятся – и только потом раскроют карты… а что делать теперь?
Старый поляк откашлялся и негромко спросил:
– Мучаешься сомнениями, капитан? – Помолчав, продолжил: – Понимаю. Тогда я скажу за тебя. Можно?
Савушкин молча кивнул. Пан Заремба, улыбнувшись, сказал:
– Семь парашютов сегодня ночью над Корейбовой пустошью. Два хлопцы, что в вас стреляли. Вы их отпустили – думая, что хлопаки побегут додому… Они вас довели до Серакува! – И улыбнулся, по-мальчишечьи широко и открыто.
Твою ж мать… А ведь ему тогда не показалось! Две серые тени в глубине леса… Вот же чёрт! Савушкин молча кивнул своему собеседнику – дескать, продолжай. Тот кивнул в ответ и продолжил: