Папа! Папочка! (сборник) - стр. 11
– Ну что ты орёшь, как резаная, кто тебя со двора в такую рань выпускает? Какие семечки?
– А Маривана сказала, что в тюрьму вас надо посадить, что вы семачки продаёте по десять копеек. А я ей и говорю, что не правда это, что Шевчениха, ой, что вы, тока угощаете тех, которые хорошие, тем вы сами сыплете и никаких десять копеек не просите!
– Конечно, девочка моя милая, иди, давай кармашек, я тебе жареных, тёпленьких насыплю.
Солоха радостно и доверчиво подставила Шевченихе свой бездонный кармашек. В кармашке была проковыряна ею не очень крупная дырочка, в которую часть семечек попадала в закрома, то есть в пустоту между материалом и брючной подкладкой.
Когда в кармашке семечки заканчивались, Солоха снимала брючки, выворачивала их наизнанку и вытряхивала на лавочку (уже в своём саду) дополнительную впечатляющую порцию.
– Ну иди, иди, милая, ко мне сейчас водопроводчик придёт.
– Не-а, не придёт! Дядя Серёжа с тётей Клавой за карасином ушли!
И под аккомпанемент Шевченихиной ругани Солоха выкатилась на улицу. За Шевченихой путь упирался в беленький дом Муромовых.
У Муромовых особо не забалуешь: во-первых, собака. Шавка, конечно, но злая, как сто чертей. Солоха её опасалась. Во-вторых, они жадные очень-приочень, но папа Солохин ихнюю дочку Ирку от воспаления лёгких лечил, поэтому они не могли выгнать её со своего двора взашей (а очень хотелось)!
Солоха подпёрла спиной калитку и во всю мочь горла стала звать Ирку на улицу, орала долго на одной ноте:
– Ирка! Ты выйдешь или нет? Ну, Ирка, ты выйдешь или нет?
В дверях показалась толстая Муромша-старшая.
– Ира в Пярну у бабушки, ты же вчера приходила, я тебе говорила.
– Жалко… – лицемерно протянула Солоха – а кружовник у вас поспел?
Оказывается, нет, не поспел и поспеет не скоро.
– А я спелый не люблю, мне очень даже зелёный нравится! Хочите мне дать?
По всему видно было, то дать «не хочили», но пришлось.
А то бы эта задрота малая ещё час бултыхалась у калитки.
На круговом пути к дому оставался один дом. Жеремских.
Там дядя Паша, он обязательно для Солохи что-нибудь припасал: или конфетку, всю налипшую табачной крошкой, или квасу вынесет в запотелом стакане. А чаще всего прямо с грядки пупырчатый огурчик сорвёт.
На сегодня это был последний дом в обходе. Солоха прошла сегодня только по маленькому полукругу. Дел было по горло, и все важные и не терпящие отлагательств.
Тётя Аня, дядипашина жена, узрела Солоху в окно. Так жёны репрессированных углядывали в раннее зябкое утро карательные органы.
– Вставай, Паша, вставай, застилай постель, Солоха прётся, двенадцать часов дня. А у нас кровати не прибраны. По всему посёлку разнесёт, что мы целый день валяемся.
– Так она всё равно чего-нибудь разнесёт: не то, так другое чего-нибудь – филосовски заметил дядя Паша.
А Солоха уже карабкалась по высокому крыльцу, уже сопела в сенях, таща на себя тяжёлую дверь:
– Доброе утро! А вы ещё спите? А у нас папка вчера выпимши пришёл!
– И что? – заинтересовалась тётя Аня.
– Мама обзывалась сильно сволочем и ещё этим, ну как его? Кобелиной!
– Ну и…? – выгибалась дугой тётя Аня.
– А, ничего, мама спать ушла, а папа телевизор чинил, у нас яркась плавает.
– А как же он чинил, если пьяный?
– Да он не пьяный, он выпимши! – удивляясь тётианиной бестолковости, тянула растопыренные ладошки к самому её носу Солоха.