Падение - стр. 48
Хотя он и сам, если подумать, адекватностью не искрил.
― Ты как?
― В порядке.
Максим легко касается моей спины, а затем одергивает руку, будто обжигается. А мне всегда казалось, что я не кусаюсь. Или дело в другом?
Всю следующую пару ― а она, как на зло, потоковая ― прямо―таки ощущаю на себе испепеляющий взгляд стервокаторши и её тупых бесхарактерных Барби. А ещё слышу нескончаемые перешептывания, которые, если честно, всё сильнее начинали напрягать.
И как бы мне не хотелось на всю врубить свой наивный оптимизм и, закрыв руками уши, как в детстве, когда было страшно или беспокойно, громко―громко петь, факт оставался фактом ― о нашей недавней стычке с Яновской болтала вся Школа.
Класс.
Всегда мечтала быть главным объектом грязных сплетен.
― Ничего, посудачат и забудут, ― шепчет Даша, слушая весь этот каламбур, как и я, с первого ряда. Все эти смешки, током летящие в спину. Все эти обрывки абсолютно идиотских разговоров, в которых ни смысла, ни рассудительности. Бесит.
― Как думаешь, сучки испишут мой шкафчик банальными «шлюха» или вроде того?
― Если и так, им крепко влетит. В Школе всюду камеры.
― Я солгу, если скажу, что меня это не радует.
Успеваем обменяться короткими полуулыбками, а затем вздрагиваем, когда в аудиторию внезапно хлопает дверь. Вернувшийся в класс Авксентий Аристархович и пяти слов не произносит, а мне уже хочется бежать с лекции со всех ног.
― Бестужев, Гладкова ― к директору.
Замираю, чувствуя, как надо мной проносится ледяное торнадо. Воздух мгновенно холодеет, а тишина с силой сдавливает перепонки. Я и Бестужев? Это какая―то шутка? Я бы не удивилась, если бы вызвали меня и Вику. В связи с последними событиями, это хотя бы логично. Но я и этот самовлюбленный индюк? Или до них слухи долго доходят, или…
― Антон, Соня, ― торопит Дятлов и, понимая, что не ослышалась, закрываю тетрадь. Даже волосками на коже ощущаю, как нервничает Даша. Да чего греха таить, я сама будто на раскаленных углях. Пока иду к двери, чувствую, как придурок буквально дышит мне в затылок. А ещё ― как бесится Яновская. И, если честно, готова заобнимать Бестужева, играя в всепоглощающую любовь и дружбу, лишь бы позлить ведьму ещё немного. А, может, и не только заобнимать…
― Что ещё ты натворила? ― слышу шипящее за спиной и ушам своим не верю.
― Я?
― Да, ты. От твоего языка одни неприятности.
Он сейчас серьезно?
И очень хочется съязвить про его язык, который не так давно нагло брал штурмом мой и был очень даже не против всех последовавших за этим неприятностей, но дверь в директорскую открывается раньше, чем я открываю рот.
― Бестужев, Гладкова. Заходите.
Смеряю придурка рассерженным взглядом и втискиваюсь в проем первая.
Диана Андреевна понравилась мне ещё в первый день нашего с ней знакомства, когда я приехала подавать в Школу документы. Это была среднего роста молодая женщина лет тридцати пяти с собранными на затылке темно―медными волосами. А ещё очень мягкими золотисто―карими глазами, скрывавшимися за тонкой оправой очков, которые сейчас, как мне казалось, выдавали явное волнение.
― Мы ничего не сделали, ― говорю зачем―то, и она поднимает на меня взгляд.
― Знаю. Сядьте.
Повинуюсь, но скорее неосознанно, потому что от дурного предчувствия внутри всё скручивает веревкой. Нет, не веревкой, канатом.