Размер шрифта
-
+

Оттепель. Действующие лица - стр. 23

Десять без малого лет во Владимирском централе с разрешением писать и получать не более двух писем в год – срок достаточный для того, чтобы окончательно сойти с ума, но А. заполняет подневольный досуг трудами духа – вчитывается в книги из прекрасной тюремной библиотеки, обсуждает судьбы России с сидящим там же монархистом В. Шульгиным, изучает хинди по переданному ему хинди-русскому словарю, сочиняет вместе с сокамерниками (историком Л. Раковым и физиологом – будущим академиком В. Париным) пародийный сборник биографий вымышленных лиц «Новейший Плутарх». А главное – к нему снова приходят откровения, «поначалу, – как говорит его биограф Б. Романов, – зыбкими снами-грезами, потом все более наполненными снобдениями»[104].

Их, будто под диктовку свыше, нужно только записывать. И, – свидетельствует В. Парин, –

невзирая ни на какие внешние помехи, он каждый день своим четким почерком покрывал волшебными словами добываемые с трудом листки бумаги. Сколько раз эти листки отбирали во время очередных «шмонов» ‹…›, столько раз ДЛ снова восстанавливал всё по памяти[105].

Массив написанного нарастает горными отрогами: разрозненные стихи и поэмы, трагедийная «Железная мистерия», поэтические циклы, – А. называл их ансамблями, – «Русские октавы» и «Русские боги» и, как вершина всего, эпическая книга «Роза Мира», единственная, наверное, в XX веке попытка объять все сущее собственной космогонией и собственной историософией.

С середины 1953-го сидельцев начинают, однако же, сначала понемножку, а вскоре потоком выпускать из лагерей и тюрем. И лишь у А. участь не меняется. С ходатайством о его скорейшем освобождении к властям обращаются В. Шкловский, К. Чуковский, П. Антокольский, К. Федин, И. Новиков, Т. Хренников, наконец 90-летняя А. Яблочкина. Да и сам А. пишет заявления о реабилитации Г. Маленкову, Н. Булганину, в Главную военную прокуратуру, но вы только посмотрите, что пишет! Что, не убедившись еще в «существовании в нашей стране подлинных гарантированных демократических свобод, я и сейчас не могу встать на позицию полного и безоговорочного принятия советского строя»[106]. И что «пока в Советском Союзе не будет свободы совести, свободы слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком»[107].

Вот его в «страдалище» (неологизм самого А.) и держат, лишь 23 августа 1956 года сокращают срок до 10 лет и выпускают 23 апреля 1957 года по справке о полном отбытии наказания, а справку о реабилитации выдают только 11 июля того же года.

Жизни – и жизни мучительной, бесправной и бездомной, обремененной тяжкими болезнями – остается совсем немного. Он пытается для заработка переводить какую-то случайную японскую книжку, пытается предложить издателям максимально обескровленный сборник своих пейзажных стихотворений – все впустую. Так что ни одной своей строки А. так и не увидит напечатанной. Зато новые стихи и поэмы пишутся едва ли не до последнего часа. И зато стараниями жены все сохраненные рукописи приведены в порядок и перебелены – вплоть до «Розы Мира», а это, – напоминает его брат Вадим, –

пятьсот страниц убористого машинописного текста, который читать увлекательно и трудно: представьте себе средневекового гностика, пишущего визионерскую книгу на русском языке в XX веке и, вдобавок, во Владимирской тюрьме!

Страница 23