Отравленные узы - стр. 14
– Я тебя, дуру, воспитывала! – зарычала мать в ответ. – На свою же голову. Знала бы, сделала аборт!
– Хватит, – тихо сказала я.
Она не успокоилась, продолжая что-то выкрикивать. Но все фразы потерялись во мраке. Я перестала их слышать, стоило лишь развернуться и побрести обратно к реке. Не было ни трёхглавого пса, ни Госпожи Дорог, зато в синих водах колыхалась древесная лодка. Стало быть, Харон озаботился.
– Мне нечем платить за переправу, – с неохотой призналась я.
Река пошла рябью. На миг из неё показалась тень, завёрнутая в рваный плащ.
– Живые не платят, – хрипло произнёс Харон.
Делать нечего – пришлось осторожно садиться в лодку, благо, она сама двинуть в путь. Волны швами расходились перед ней, а за плечами заклубилось марево, скрывая обитель чудовищ. Пахнуло свежестью. Я ощутила, как в глубинах вод спокойно билось огромное сердце. Бум – тишина, бум – тишина – и никакой суеты и тревоги, никаких страхов и девиантных состояний. Только размеренный шелест и дыхание существа, что находилось на порядок выше прочих. Кто она – мать китов, богов, Гея, а может, Великая Мать – порождение всего сущего?
Я не знала, но чувствовала, как проваливаюсь в сон, похожий на младенческий, где нет ничего, кроме покоя и материнских объятий.
III
. Пучина
1.
Серое небо, выжженная, бесплодная земля, которую сперва напитали кровью, а затем полили огнём, сухой ветер – и я, в чёрном наряде вдовы, в кружевных перчатках, брожу по пустырю и всматриваюсь вдаль, пытаясь обнаружить хоть какой-то признак жизни.
Здесь не было ни избушки в тумане, ни подземья с его рекой и долинами, ни непроглядного леса – ничего, кроме всеобъемлющей пустоты. Мне хотелось упасть на землю и лить слёзы, но глаза оставались сухими. В них отражалась скорбь нескольких столетий или поколений, скорбь, которая пронзала Деметру, Ариадну, Геру, Ла Йорону. Она не позволяла творить, забирала и силы, и лица, превращала женщин в безликих теней или чудовищ без права голоса среди живых.
Скорбь эта произрастала из меня самой. Она же иссушила реки, выпила все соки из травинок, деревьев, цветов, а затем вытянула остатки влаги из воздуха. Она лишила моё одеяние красок, оставив один-единственный.
По чему я так скорбела? О, я бы не смогла описать это сокровище терминами! Светлые части души? Воспоминания о хорошем? О том, что могло бы быть, но не случилось? Прерванная связь с самой собой из-за череды внутренних расколов, голосов чудовищ и неадекватных, разрушающих наставлений матери.
Я сидела на коленях и чувствовала, как упиваюсь скорбью, как она возносит меня к небесам – даром что слепым и лишённым жизни, как я превращаясь во что-то одухотворённое, а на деле – падаю всё ниже и ниже, теряя крохи того сокровища.
Тут-то я и поняла, насколько искажён мой мир, моё восприятие, что красной линией проходит через все слова и поступки, создаёт из мелочей будущее – такое же искажённое и наполненное скорбью.
– Вы молодец, Ната, – отметил Р. – Возвращайтесь. На сегодня хватит образов.
Когтистые трещины разрезали землю на мелкие кусочки – и мир порвался. Меня понесло семью ветрами обратно, в тело, в просторный и удивительно стерильный кабинет. Я вновь ощутила мягкое кресло, подлокотники, лёгкий запах древесного парфюма. А затем открыла глаза и прищурилась, не выдержав волны солнечного света и яркости красок. Удивительные эмоции! Сколько ни работай с образами и разной хтонью, а всё равно никогда не привыкнешь к состояниям перехода, когда ты не здесь и не там, и это зыбкое «между» поражает и вынуждает застыть на миг-другой перед мирозданием.