Отравленные узы - стр. 13
– На-аточка! – прогремело оно. – Я собирала всё для тебя! Всё! А ты, неблагодарная!… Как ты вообще посмела отдать ей мои вещи? Это старой карге, чтоб ей ими подавиться!
Ага, всю жизнь – и только для меня, во благо, ради чего-то светлого и лучшего. Какая благородная ширма! Ещё и настолько плотная, что она сама верила в сказанное, отказываясь видеть правду.
– Зато ты не подавишься, – нарочито спокойно ответила я. – Хочешь утопить в хламе чужой мир?
– Это теперь мой дом, Наточка! – мать топнула ногой. Раздвоенный голос разнёсся над долиной и приманил несколько любопытных глаз – то ли очередных порождений подземья, то ли неприкаянных духов, не знавших иных развлечений. – Эх, дурья твоя башка! Совсем берега спутала, а?!
Объясняться с ней бесполезно – не поймёт. Жаль, нет волшебного меча. Мне до ужаса захотелось отсечь ей обе головы и исчезнуть. Это было бы героическое высвобождение, достойное легенд и нескольких шуток.
– Верно, – ответила я. – Это – твой дом, а квартира со всеми своими внутренностями – мой. Только мне решать, кому и что достанется. Сегодня-завтра раздам волонтёрам, а остаток отнесу к мусорным контейнерам. Пусть бездомные разбирают.
Чёрные волны гнева пошли от чешуек. Зашипело, зарычало, засияло тёмно-зелёным – и из них родились змейки, злющие и готовые вцепиться мне в глотку. Мать же топала по земле лапами, желая разрушить гору, а заодно и всё подземье. Одна голова – та, что помоложе – внезапно завыла, а другая по-прежнему сохраняли молчание, поджав губы.
Ох, мне бы точно пригодился меч! Хотя бы от змеек, что подползали всё ближе и ближе. Их глаза сияли золотом от предвкушения. Глядишь – вот-вот обескровят.
– Кыш! – хмыкнула я.
Удивительно вовремя всплыли слова Госпожи Дорог: «Мир мёртвых не может навредить живой, если она сама того не захочет». Главное правило иномирья, на котором выстраивался баланс всего. Не-ет, всё иррациональное, хтоническое и неисследованное разрушало иначе – и, опять же, если не предпринять мер.
Какими же беспомощными показались змейки и какой же жалкой – мать! Запертая во мраке, она могла лишь кричать, обвинять, распылять по воздуху яд и агрессию, но и только.
– Я буду поступать со своим имуществом так, как считаю нужным, – в моём голосе звякнула сталь. – Твоя вотчина здесь, лежи и отдыхай. Но не смей подсылать ко мне чудовищ, сотрясать подземье или звать меня через манипуляции.
– Ишь, чего удумала! – оскалилась мать. – Взрослая стала, да?! Только забыла ты, Наточка, что яйца курицу не учат! Ух, были бы мы сейчас с тобой среди живых, я бы тебе объяснила как надо. Забыла уже, небось, что такое синяки и затрещины!
– Ты всегда говорила со мной через побои, – я грустно покачала головой. – Но у мёртвой курицы нет права голоса.
Как же она обожала насилие! Била из радости, из ревности, для воспитания, ради забавы. Я помнила, как она растягивала губы в ухмылке, как загорались её глаза, а руки тянулись ко мне. Затем – хрясь! Мгновенный оргазм для неё и вспышка боли – для меня. И чем больше, тем шире она улыбалась, тем сильнее расширялись зрачки.
– И ты всегда любила насилие, – смысл этой фразы свалился на меня только сейчас. Агрессия, избиения, унижения, насмешки, попытки самоутвердиться за мой счёт и загнать меня под ноготь – это все те шаги, из которых состоял её путь. И иначе он закончиться просто не мог – или окончательное безумие, или убийства, или и то, и другое вместе. Она не могла не превратиться в чудовище и перейти границу.