Остров Буян - стр. 16
– Ты замечательно загорела. Я еще вчера это заметил.
Она поняла, о чем я, но совсем не смутилась, а только улыбнулась. И даже не кокетливо, а просто улыбнулась – мол, если тебе приятно было смотреть на меня, ну так и что ж, очень хорошо. Снова она легко превратила то, от чего у меня захватывало дух, в простое и естественное.
У нас как-то сразу нашлись темы для разговора, и мы говорили, почти перебивая друг друга. Например, ей тоже очень нравится лето, и солнце, и жара. Она это выразила восхитительно:
– Чем меньше на себя надеваешь, тем лучше настроение.
Я тут же попытался представить ее зимой – в пальто, в каких-нибудь неуклюжих сапогах – и не смог. И подумал, что сейчас, в этом платье, она чувствует себя почти раздетой – теплый ветерок ласкает ей шею и плечи, и ноги под взлетающим подолом. У нее были узкие загорелые ладони и тонкие пальцы, которыми она все время теребила то бретельки на платье, то краешек синей ленты, то сорванный зеленый листик. А из белых босоножек выглядывали такие же тонкие пальчики со светлыми ноготками.
На крыше она сначала загорала с подругой, но той почему-то стало страшно, как будто они делали что-то запрещенное, и она перестала составлять Милене компанию. А Милена… Боже, как удивительно – я пишу ее имя, и точно прикасаюсь к ней! Словно мне уже стало доступно что-то сокровенное. Недаром когда-то считалось, что только знание подлинного имени дает власть над кем-то, и раньше у людей было по два имени, одно – для всех, а другое – тайное, настоящее, если кто его узнает – ты пропал, ты в его власти.
– Теперь я уже могу вернуться в свое общежитие, но мне так жаль расставаться с этой крышей, – сказала она и оглянулась, словно хотела увидеть там, наверху, себя.
Оказалось, что она и голубей тоже кормила. Только не хлебом, как я, а настоящим овсом, и даже на птичий рынок за ним специально ездила.
– Птицы больше всего любят овес, а все остальное едят просто по необходимости. Вот мы, если б могли, ели бы только зефир.
Все это она произнесла с абсолютной уверенностью, а я поймал себя на том, что смысл нашего разговора часто как будто теряется, и я просто заслушиваюсь ее голосом и не могу оторвать взгляд от ее губ… Тут, впрочем, я выразил вежливое нежелание питаться одним зефиром.
– Ну не зефиром, – сразу согласилась Милена. – Не важно. Ты что любишь? Жареную курицу? Кошмар какой! Почти то же самое, что голубей есть… Вот кто, должно быть, ненавидит птиц, так это памятники!
Последнее относилось к гранитному Толстому, украшенному белой тюбетейкой и белыми погонами из птичьего помета.
Мне понравилось, как она скачет в разговоре с одного на другое, словно ребенок, который спешит рассказать что-то интересное. И чем больше мы говорили, тем больше у нас находилось общего. Выяснилось даже, что мы недавно прочли одну и ту же книгу и нам обоим она понравилась – книгу про парня, который жил в Германии в мрачное время между двумя войнами, и про то, как он потерял своих друзей и любимую девушку, которая умерла от туберкулеза… Грустная книга о том, как тает надежда на солнечную, счастливую жизнь.
– Помнишь, там есть потрясающие слова, – сказала Милена, – самые главные в романе: «Человек без любви – всего лишь мертвец в отпуске». Я сама часто думаю об этом. Но желание любить – опасное желание. Оно делает человека беззащитным.