Остановить Демона - стр. 39

По коже Васильева пробежали мурашки возбуждения, звуки выстрелов зарядили мышцы, он почувствовал – это приказ к началу сражения со своим прошлым, вот что его заводит. Внутри закипела ненависть, он хотел мстить своему начальству, всей продажной милиции, убогой кинувшей его на произвол стране. Пусть видят, на что он способен, пусть мучаются от бессилия найти его. Он со злостью толкнул Тиминых в спины, истерично заорал:

– На колени, гады! – не чувствуя в них людей, а только материал, фактуру для своей мести. Супружеская пара молча, послушно опустилась, оба неистово молились, осеняя себя святым знамением, женщина что-то бормотала. Михаила Сергеевича охватило смятение. Да что же это, война, что ли, за что стреляют? – думал он. – Кому же я здесь враг? Предал кого-то или убил? Всю жизнь работал как лошадь, ну пил, да, пил, но нельзя же за это? Все пьют… Отца на фронте убили… он Родину спасал, а меня-то за что? Не может же просто так человек убить другого, которого не знает и никогда не слышал о нём, с которым ни разу не заговорил, может, и не взглянул вовсе на него. С чего ж такая лютая беспричинная ненависть, неуёмная слепая злоба? И от этих случившихся мыслей затеплилась в душе отчаянная смутная надежда – попугать решили просто, поиздеваться над стариками немощными, потешить себя. Парня – за непослушание, а их так… поглумятся и бросят. Он покосился на жену, чтобы поделиться догадкой, хитро моргнуть ей глазами, но та продолжала неистово молиться. Стремился поймать её взгляд, обращенный внутрь. И даже обиделся, что не смотрит она на мужа, Богом ей данного, и не знает, о чём он догадался. Как же можно убить человека, к которому и вражды-то нет? Ольга Ивановна продолжала креститься, бить поклоны, скороговоркой едва слышно читала молитву, и он прислушался:

– …Когда в теле моем прекратятся все ощущения, оцепенеют жилы и окаменеют мышцы мои: Господи, помилуй меня. Когда до слуха моего не будут уже доходить людские речи и звуки земные: Господи, помилуй меня. Когда душа предстанет лицу твоему, Боже, в ожидании твоего назначения: Господи, помилуй меня… И от произносимых женою слов лицо Тимина внезапно посветлело, точно в лабиринте незнакомых выражений таилась скрываемая надежда на спасение. Он пытался лучше расслышать слова молитвы, и это, казалось, ему удалось, отрывисто стал повторять за женой:

– Когда стану внимать… вечную участь… Господи, помилуй меня… превратиться в горсть праха… Господи, помилуй меня… – но путался, не успевал, пропускал слова, устал напрягаться и начал обречённым шёпотом твердить от себя: – Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи… – смотрел вдаль и крестился, но лихорадка в теле не унималась, взгляд выхватывал дрожащие деревья, кустарники, зелёную листву и синее прозрачное небо. По щекам текли запоздалые искрение слёзы разочарования – не знал он молитв и где-то внутри себя маленькой глубинной жгущей звёздочкой чувствовал, что без них чуда не случится. И от этой беспомощности всё его грузное тело одолевала нервная трясучка, так что стучали зубы, и он в отчаянии умолял вдаль, туда, где всё расплывалось, и видеть он не мог: – Господи, Господи, Господи… – ощущал мучительно жаркий бесконечный стыд, сжимающий горло, перекрывающий дыхание, заставляющий нетерпимо тяжко страдать…