Осколки истины - стр. 27
Следователь не стал надевать фуражку и застегиваться, быстрым шагом заторопился к Троицкому мосту, преследуемый единственной необходимостью: вернуться домой, запереть дверь и перечитать “Историю государства Российского”.
Юрьевский всё чаще возвращался к мысли, что если возле него некому будет врать, то и протухшей рыбой вонять не будет.
И Карамзин для него – лучшее соседство.
Жил следователь на Малой Монетной улице в квартире на третьем этаже, нанятой на постоянное проживание государством. Жилище было не роскошное, но для простого следователя, офицера в отставке, довольно приличное: три меблированных комнаты и служанка, приходившая раз в неделю убирать казенные метры. Окна выходили в темный двор-колодец без единого дерева. За углом каждое утро пекли пироги с рыбой. Булочник уже привык приносить Юрьевскому всю первую воскресную партию: несмотря на повальную народную ненависть к мундирщикам, пекарь ценил постоянного покупателя за надежность и своевременную оплату. Что было скорее исключением для простого народа.
Крестьяне голодали. Большинство заводов стало из-за каких-то государственных неурядиц, рабочие расбежались по пивнушкам. На полях летом работали только деды да бабы, от которых толку было немного. И в результате зиму 1920 встретили голодом, так же как и две предыдущих. Надежды Царя на магическое увеличение урожайности себя не оправдывало.
По итогу: цены выросли, а зарплаты задерживали, урезали, просто не выдавали. Но даже отсутствие жалования не остановило бы Льва Георгиевича от еженедельного утреннего обжорства.
Мужчина зашёл в свою парадную, поднялся по стоптанным, натертым до блеска, ступеням. Часть лестницы обвалилась и ступать приходилось осторожно. Ремонта требовали и стены – краска сохранилась только под потолком. В аршине от пола проступал серый камень, местные пьянчуги слишком часто подпирали спиной стены.
Следователь открыл большую тяжелую дверь, ввалился в коридор и прямо в пальто, не снимая ботинок, протопал в залу, где и упал на узкую бархатную софу лицом вниз. Примятая шляпа обиженно покатилась по полу. Юрьевский вдыхал запах пыли и водки, разлитого давече, и немного успокаивался.
Его мать – княгиня Александра Константиновна Юрьевская пыталась нанять сыну более презентабельное жилье, но мужчина был непреклонен и отказался от помощи. Его вполне устраивал потолок под три метра, осыпавшаяся лепнина и драные обои в жёлто-зелёную полоску. “Золото и изумруд”, поправлял мать Лев Георгиевич, презирающий нарочитую роскошь некоторых петроградских домов. Но старался сильно женщину не шокировать и всячески приукрашал свой быт.
Говорил, что отапливает жилье ему камердинер, хотя на деле топил сам. Стригся на дому, а не у дешевого брадобрея. И даже ел в лучшей ресторации, а в реальности – в народной столовой, позволяя себе походы в “БуфетЪ” не чаще, чем раз в неделю.
Пару лет назад его мать похоронила мужа. Георгий Александрович умер от нефрита, но перед этим долго лечился в Германии, что негативно повлияло не все финансовые запасы молодого княжеского рода. Вернувшись из-за границы, Александра Константиновна Юрьевская обнаружила сына в плачевном неженатом состоянии и пару раз даже сватала ему каких-то племянниц. Но быстро сдалась, смирилась с непоколебимым характером Льва Георгиевича, отражающим отцовский, и уехала в Осташков на фамильную дачу. Жизнь в деревне была дешевле, а климат несравненно лучше.